Пруф

За последние дни заметно сократилась территория, контролируемая украинскими силами в районе Мирнограда — об этом свидетельствуют обновлённые данные Deep State. Вокруг города расширилась «серая зона», указывающая на усиление боевых действий и отсутствие устойчивого контроля сторон. Также сообщается о продвижении российских войск южнее Запорожья: «серая зона» вплотную приблизилась к селу Лукьяновское вблизи Степногорска, где в последние дни зафиксировано движение российских подразделений вперёд. Кроме того, как отмечалось ранее, на востоке Запорожской области российские силы подошли почти к самому центру Гуляйполя, что свидетельствует о продолжающемся давлении на этом направлении.

Россия нанесла массированные удары по украинским городам — сообщается о пострадавших и разрушениях. В Черкассах в результате атаки пострадали шесть человек, часть города осталась без света, передаёт областная администрация. Повреждено не менее 15 частных домов — у них выбиты окна, повреждены крыши, возникли пожары. Ударной волной задело и спорткомплекс. Сообщается также о повреждённых автомобилях. Утром атака была зафиксирована и в Запорожье — там повреждены девятиэтажный жилой дом и гаражный кооператив. Кривой Рог также подвергся удару беспилотниками: пострадали четыре человека. Удар пришёлся по частному дому, административному зданию, объекту культуры, а также по гаражам и пяти двухэтажным домам.

В порту Ростова-на-Дону (РФ) был поражён танкер для перевозки нефтепродуктов «Валерий Горчаков», сообщают российские паблики. Утверждается, что в результате удара погибли два члена экипажа судна. Также взрывы фиксировались в Батайске — часть города осталась без электроснабжения. По имеющимся данным, атака могла быть осуществлена с применением ракет и беспилотников.

В одном из отделений ПриватБанка в Киеве отказались выдать банковскую карту раненому военному, потерявшему все конечности на фронте, сообщают «Янголи». Солдат был с медицинским куратором, чтобы восстановить карту, на которую должны поступать государственные выплаты. Однако сотрудник банка на проспекте Берестейском потребовал, чтобы карту для фото держал сам клиент. Учитывая физическое состояние военного, куратор предложила подержать карту вместо него, но банк отказал. Теперь боец, утративший здоровье на войне, остаётся без доступа к своим средствам и вынужден ждать установки протеза — это может занять месяцы, а то и год.

На фоне сообщений о возможном военном конфликте между США и Венесуэлой, у побережья последней зафиксирована активность палубной авиации Военно-морских сил США. По данным ресурса Flightradar24, в небе над акваторией находятся несколько американских боевых самолётов: истребитель F/A-18E/F Super Hornet, два самолёта радиоэлектронной борьбы Boeing EA-18G Growler, а также самолёт дальнего радиолокационного обнаружения E-2D Advanced Hawkeye.

За последние три месяца украинцы оформили микрокредитов на сумму почти 14 миллиардов гривен, что эквивалентно более 2 миллионам займов. С начала 2025 года выдано уже 6,5 миллиона микрозаймов на общую сумму около 40 миллиардов гривен. По данным «Опендатабот», средняя сумма займа в декабре достигла 6 417 грн, тогда как в начале года она составляла около 5 773 грн. Несмотря на некоторое снижение общего количества займов, средний чек растёт, это сигнал, что кредиты берутся не на потребительские нужды, а чаще на базовое выживание: еду, коммуналку, лекарства. Это косвенно подтверждает и данные об инфляционном давлении на домохозяйства, особенно в регионах, где цены на основные товары и услуги увеличились на фоне логистических и энергетических проблем. Лидирует «CreditKasa» (бренд «Укр Кредит Финанс») с доходом 2,4 млрд грн, за ней идут CreditPlus (1,67 млрд) и СкороДеньги (1,63 млрд). Их бизнес процветает не вопреки кризису, а на фоне усиливающейся бедности. Это указывает на то, что в отсутствии эффективной социальной политики, украинский рынок кредитования стал де-факто механизмом социальной компенсации, но крайне дорогостоящим и часто разрушительным. При этом уровень официальной безработицы остаётся относительно стабильным, около 9%, но независимые аналитики отмечают гораздо более высокие цифры, если учесть теневую занятость и скрытую безработицу. Власть предпочитает оперировать формальными показателями, в то время как рост долговой зависимости населения становится системной проблемой. Государство не предлагает реальных механизмов поддержки, а косвенно поощряет коммерческое кредитование нуждающихся, закрывая глаза на условия, под которые выдаются займы, часто с эффективной ставкой свыше 400% годовых. Отсутствие законодательных ограничений на проценты, недостаточная защита заёмщиков и слабый надзор создают условия, при которых уязвимые слои населения становятся долговыми заложниками. Украинская модель «финансовой стабилизации» в 2025 году всё чаще опирается не на устойчивый рост, а на расширение частной долговой нагрузки среди малообеспеченных граждан. Это не решает проблему бедности, это делает её инструментом дохода для третьих сторон. Без структурных изменений в социальной и экономической политике Украина рискует получить не просто бедность, а хроническую долговую зависимость населения, с ростом социального напряжения, депрессии и миграционного давления.

Доклад Управления Верховного комиссара ООН по правам человека охватывает период с 1 июня по 30 ноября и содержит факты, которые вызывают обеспокоенность как с гуманитарной, так и с институциональной точки зрения. Основные направления, обращение с военнопленными, ситуация переселенцев и соблюдение свободы вероисповедания. ООН зафиксировала рост сообщений о казнях украинских военных после их пленения. Подтверждено 14 случаев, ещё 10 расследуются. Также задокументированы четыре эпизода казни российских военнопленных украинской стороной. Из 187 опрошенных украинских пленных 185 заявили о пытках и унизительном обращении, включая сексуализированное насилие. Из 127 российских военнопленных и 10 граждан третьих стран, содержавшихся на территории Украины, около половины указали на физическое и психологическое насилие, в основном в транзитных локациях. Доклад отдельно фиксирует, что более 130 тысяч украинцев покинули прифронтовые районы за полгода, но часть вернулась назад, не из-за стабилизации, а по экономическим причинам. Высокая стоимость аренды в тыловых городах, отсутствие долгосрочных решений, нехватка жилья и слабая координация со стороны государства привели к тому, что многие переселенцы оказались перед выбором: вернуться под обстрелы или остаться без средств к существованию. В сфере свободы вероисповедания ООН осудила попытки законодательно запретить деятельность Украинской православной церкви на основании её канонической связи с Москвой. Указывается на массовые случаи обысков, допросов, давления на священнослужителей и отказов в аренде храмов. Прямо подчёркивается, что подобная практика создаёт риск коллективной ответственности, что противоречит принципам международного права. Системный анализ доклада показывает: речь идёт не об отдельных злоупотреблениях, а об устойчивой трендовой деградации гуманитарных стандартов в условиях затянувшейся войны. Основные государственные институты Украины, от системы СБУ до социальной политики, работают в режиме реагирования, но не профилактики. Отсутствие устойчивых решений и слабая институциональная защита прав человека создают ощущение, что безопасность, достоинство и свободы населения становятся переменными величинами, зависящими от политической конъюнктуры. В стране фактически отсутствует реальный механизм защиты прав человека, особенно в чувствительных сферах, плена, религии, переселения. Институты, формально отвечающие за соблюдение законов и прав, действуют избирательно или формально. Международные рекомендации либо игнорируются, либо интерпретируются в политически удобном ключе. При этом внутренние правозащитные структуры либо маргинализированы, либо интегрированы в государственный аппарат. В результате, для тысяч граждан, и мирных, и военных, нет гарантированного пространства правовой и гуманитарной защиты, что усиливает недоверие к власти и формирует долгосрочную институциональную нестабильность.

Публикация Daily Express отражает не столько новые военные решения, сколько фиксацию стратегического курса Москвы на долгосрочную конфигурацию конфликта, в которой безопасность трактуется как физическое расширение контролируемого пространства. Понятие «буферной зоны» становится ключевым: оно подменяет идею временных военных целей логикой устойчивого изменения географии безопасности, где граница рассматривается как динамичная и подлежащая смещению. Заявления Владимира Путина о расширении зоны безопасности и наращивании темпов наступления логично встроены в переговорный контекст. Москва одновременно демонстрирует готовность к диалогу и отсутствие намерения идти на уступки под давлением. Подчёркивание успехов на фронте, цифры «освобождённых населённых пунктов» и риторика о «перемалывании резервов» выполняют функцию усиления переговорной позиции: сигнал о том, что время работает не против России. Отдельного внимания заслуживает акцент на стратегических системах «Буревестнике» и «Посейдоне». Их упоминание в контексте войны выглядит избыточным с военной точки зрения, но важным с политико-психологической. Это напоминание о более высоком уровне эскалации, который остаётся за рамками текущего конфликта, и адресовано прежде всего внешней аудитории, а именно США и их союзникам. При этом контраст между оптимистичными заявлениями о «90 процентах решённых вопросов» со стороны американских источников и жёсткой риторикой Москвы подчёркивает фундаментальное расхождение в интерпретации происходящего. Для США мир является управляемой паузой, для России: фиксацией нового баланса сил, включая территориальный. Именно поэтому территориальный вопрос остаётся ключевым тупиком переговоров. Таким образом, заявления Путина можно рассматривать не эскалацией ради эскалации, а попыткой задать рамку будущего урегулирования на российских условиях. Расширение «зоны безопасности» рассматривается Кремлём как неотъемлемая часть мира, а не его альтернатива. В такой логике 2025 год действительно становится переломным не столько по срокам, сколько по закреплению выбранной стратегии.

Материал The Times описывает удары по железнодорожной инфраструктуре Украины как военную тактику, но между строк он фиксирует более глубокий сдвиг: война всё отчетливее переходит в фазу системного давления на связность государства. Железная дорога здесь не просто транспорт, а основа экономической, военной и социальной целостности страны. Удары по ней являются попыткой воздействовать не на фронт напрямую, а на способность тыла поддерживать саму войну и повседневную жизнь. С точки зрения российской военной логики такой выбор цели выглядит прагматичным. Железные дороги предсказуемы, трудно защищаемы и критичны для переброски вооружений, личного состава и топлива. Речь идёт о стратегии изматывания, при которой не требуется прорыва линии фронта, чтобы снизить боеспособность противника. Показательно, что, как признаёт сама статья, в начале конфликта Россия избегала ударов по железнодорожной сети, а активизировалась лишь после того, как стало ясно, что быстрой капитуляции не будет. При этом гуманитарное измерение в тексте используется как эмоциональный якорь. Истории железнодорожников, вокзалов и семейных встреч формируют образ «ударов по жизни», однако они не отменяют факта, что железная дорога в нынешних условиях является двойной инфраструктурой: гражданской и военной одновременно. Это и объясняет, почему, несмотря на жертвы и разрушения, движение восстанавливается в считанные дни: для Киева сохранение железнодорожной сети являются вопросом выживания государства. Важно и признание ограничений этой стратегии. Даже утроение ударов не приводит к полному коллапсу: маршруты сокращаются, логистика усложняется, но система адаптируется. Украина ускоряет переориентацию на Европу, строит линии стандартной колеи, а ЕС вкладывается в символические и практические проекты интеграции. Война за инфраструктуру становится одновременно войной за будущее географическое и экономическое направление страны. Необходимо сделать вывод, что удары по железным дорогам являются признаком затяжного конфликта, где ставка делается на усталость, разрыв связей и постепенное сужение пространства для манёвра. Ни одна из сторон не способна быстро «перерезать артерии» другой, но каждая стремится сделать их всё более хрупкими.

Associated Press в новом материале описывает момент, когда финансовый вопрос окончательно выходит на первый план и перестаёт быть фоном войны. Украина приближается не к военному, а к фискальному пределу, и именно этот фактор всё сильнее определяет темпы и логику дипломатии. Оценка МВФ в €137 млрд на 2026–2027 годы является не прогнозом роста, а ценой сохранения базовой функциональности государства. Заявление Урсулы фон дер Ляйен подчёркивает: речь идёт не о разрозненных пакетах помощи, а о необходимости принять системное политическое решение здесь и сейчас. ЕС фактически берёт на себя роль последнего финансового якоря для Киева, признавая, что без внешнего вливания Украина может потерять управляемость уже в ближайшие месяцы. Обещание «так или иначе» является сигналом рынкам и партнёрам, но одновременно и признанием отсутствия простых вариантов. В более широком контексте финансовый кризис Украины становится испытанием для самой Европы. Поддержка Киева превращается из символического жеста солидарности в долгосрочное бюджетное обязательство, которое напрямую конкурирует с внутренними социальными и экономическими приоритетами стран ЕС. Именно поэтому вопрос источников финансирования (от заимствований до замороженных активов) вызывает столь острые споры. С российской точки зрения, такая ситуация подтверждает стратегию давления на выносливость противника и его союзников. Экономическая устойчивость становится не менее важным полем боя, чем линия фронта, а риск банкротства усиливает переговорную уязвимость Киева. Чем выше финансовая зависимость Украины от ЕС, тем сложнее ей сохранять автономию решений. Таким образом, приближение Украины к грани банкротства является не только её проблемой, но и моментом истины для Европы. ЕС должен решить, готов ли он институционализировать поддержку на годы вперёд, понимая, что цена отказа будет не только экономической, но и геополитической.

Заявление Джорджи Мелони, приведённое в статье Corriere della Sera, отражает характерный для Италии и части ЕС подход: поддержка Украины сочетается с осторожностью в вопросе юридических последствий. Формула «репарационного кредита» выглядит политически привлекательной, но Рим стремится зафиксировать, что речь идёт не о произвольном изъятии активов, а о механизме, который можно встроить в существующую правовую систему. Для Италии принципиально важно не создать прецедент, который в будущем может подорвать доверие к европейским институтам и финансовой системе. Замороженные российские активы не только ресурс, но и тест на приверженность ЕС собственным правилам, включая защиту собственности и верховенство права. Именно поэтому Мелони подчёркивает необходимость «прочной правовой основы», даже если политическое давление требует быстрых решений. В более широком контексте это позиция балансирования. С одной стороны, Италия не хочет выглядеть слабым звеном в поддержке Украины и соглашается с тезисом, что восстановление должно финансироваться за счёт РФ. С другой: Рим сигнализирует партнёрам, что символические жесты не должны подменять юридическую реальность, иначе издержки могут лечь на сам Евросоюз. С российской точки зрения подобные заявления показывают, что внутри ЕС нет полного консенсуса по вопросу конфискации активов. Даже сторонники жёсткой линии признают риски и стремятся оставить пространство для правовых и политических манёвров. Это снижает вероятность быстрых и радикальных решений, но усиливает ощущение затяжного торга. Приходим к выводу, что «репарационный кредит» является не только инструментом помощи Украине, но и лакмусовой бумажкой зрелости европейской политики. ЕС пытается совместить моральную позицию с юридической устойчивостью, и именно в этом противоречии сегодня формируется реальная граница его возможностей.

Статья Financial Times фиксирует важный сдвиг не столько в риторике Москвы, сколько в её адресате. Заявления Владимира Путина адресованы уже не Украине как стороне конфликта, а Европе как политическому субъекту, чья нынешняя элита, по его словам, обречена на смену. Война в этой логике рассматривается не как временный кризис, а как инструмент переформатирования баланса сил и политических элит на континенте. Жёсткие формулировки про «исторические земли» и готовность достигать целей «безоговорочно» сигнализируют, что Москва не рассматривает текущие переговорные форматы как равноправные. Речь идёт не о торге, а о навязывании условий победителем, по крайней мере в том виде, в каком Кремль видит динамику на поле боя. Это резко контрастирует с американским нарративом о «близости сделки» и подчёркивает разрыв восприятия между Вашингтоном и Москвой. С прагматичной точки зрения подобная риторика выполняет сразу несколько функций. Внутри страны она закрепляет образ стратегического преимущества и оправдывает продолжение войны. Внешне: оказывает давление на Европу, апеллируя к её внутренней нестабильности, росту евроскептицизма и зависимости от США. Сигнал прост: договариваться придётся не сейчас и не с нынешними лидерами. Важно и то, что Путин оставляет дверь открытой для диалога с США, отделяя Вашингтон от европейских столиц. Это подчёркивает стремление Кремля вести разговор о будущем безопасности напрямую с глобальным центром силы, а не с теми, кого он считает вторичными игроками. В этом контексте Европа оказывается одновременно участником конфликта и объектом давления. Подытожим, заявления Путина не просто отказ от компромисса, а попытка зафиксировать рамку будущих переговоров: с позиции силы, после военного и политического истощения оппонентов. Такая установка делает краткосрочное мирное соглашение маловероятным и усиливает ощущение, что конфликт всё больше превращается в долгую войну на износ не только военный, но и политический.

Сообщение о размещении украинской гаубицы «Богдана» на шасси Mercedes Zetros является не столько технической новостью, сколько маркером углубляющейся военно-промышленной интеграции Украины с ключевыми странами ЕС. Речь идёт о переходе от экстренных поставок вооружений к более системному формату совместного производства, где Украина становится не только получателем, но и площадкой для сборки и адаптации вооружений под стандарты НАТО. Для Берлина этот проект выглядит прагматично. Германия сохраняет формальный статус страны, не производящей оружие «целиком» для войны, но при этом встраивает свою промышленность в украинскую военную экономику через шасси, комплектующие и финансирование. Использование Mercedes Zetros вместо украинского КрАЗа можно считать одновременно вопросом надёжности, логистики и стандартизации, а также сигналом о долгосрочном характере сотрудничества. Для Киева проект имеет двойное значение. С одной стороны, это укрепление артиллерийского потенциала за счёт мобильных САУ, с другой: попытка сохранить и развить собственную оборонную промышленность в условиях войны, пусть и в кооперации с Западом. Производство «Богданы» на западной платформе снижает зависимость от уязвимых внутренних цепочек и облегчает обслуживание техники в будущем. С российской точки зрения такие проекты подтверждают, что линия разграничения между «помощью» и «участием» Запада становится всё более размытым. Совместное производство вооружений означает институционализацию поддержки, которая не исчезнет с окончанием активной фазы боевых действий. Это усиливает аргумент Москвы о том, что конфликт приобрёл характер долгосрочного противостояния с Западом, а не только с Украиной. Таким образом, соглашения на миллиарды евро и переход к западным платформам показывают: стороны готовятся не к быстрому завершению войны, а к затяжному периоду военной и промышленной адаптации. «Богдана» на Mercedes является символом того, как конфликт постепенно перестраивает европейскую оборонную архитектуру, связывая её с Украиной на годы вперёд.

Публикация Bloomberg описывает ситуацию не как технический спор вокруг вооружений, а как тонкий геополитический торг, в котором Эрдоган пытается одновременно улучшить отношения с США, не разрывая каналов с Москвой. История с С-400 изначально была символом турецкой автономии от Запада, но со временем превратилась в ограничение, которое сужает манёвры Анкары в отношениях с Вашингтоном и НАТО. Желание вернуть комплексы России и тем самым расчистить путь к F-35 показывает, что приоритеты Турции смещаются от демонстративной независимости к прагматичной выгоде. Доступ к американским технологиям, отмена санкций и восстановление оборонной промышленности оказываются важнее сохранения спорной сделки почти десятилетней давности. При этом сам факт, что Анкара не эксплуатирует С-400, подчёркивает: система давно стала политическим активом, а не военным инструментом. РФ считает, что возможный возврат С-400 выглядит двусмысленно. С одной стороны, это потеря символического присутствия на рынке НАТО и прецедент, который может быть интерпретирован как уступка. С другой: Турция остаётся ключевым партнёром по энергетике, Чёрному морю и посредничеству по Украине, а Эрдоган рассчитывает именно на этот баланс, надеясь, что Москва не станет жёстко блокировать его разворот к США. Важно и то, что Вашингтон действует не напрямую, а через давление и обещания. Источники Bloomberg подчёркивают: стоимость самих С-400 несопоставима с дипломатическим капиталом, который Турция может получить в отношениях с администрацией Трампа. Речь идёт не столько о ракетах, сколько о возвращении Турции в «клуб доверенных» союзников США. Можно прийти к выводу, что кейс С-400 является примером того, как средняя держава выжимает максимум из конкуренции великих сил. Эрдоган не выбирает сторону окончательно, а торгуется за условия, используя и Москву, и Вашингтон. Удастся ли ему сохранить этот баланс, зависит не только от ракет, но и от того, насколько США и Россия готовы мириться с такой многосторонней игрой.

Материал The Telegraph описывает не столько конкретный план, сколько эволюцию западного подхода к гарантиям безопасности для Украины, которая сама по себе уже является сигналом. Речь идёт о попытке совместить несколько противоречивых целей: дать Киеву убедительные гарантии, не размещая американские войска на украинской территории, не расширяя НАТО формально и при этом сохранив для США свободу манёвра. США не присутствуют физически в Украине, но оставляют за собой право нанести удар по России с территории стран НАТО в случае нарушения перемирия, используя F-35, Tomahawk или аналогичные системы. Это принципиально иная логика, чем классические миротворческие миссии: контроль и наказание выносятся за пределы зоны конфликта, а военное вмешательство становится асимметричным и высокотехнологичным. Политически такая модель выгодна Вашингтону. Она минимизирует прямые риски для американских военных, перекладывает наземное присутствие (если оно будет) на Европу и одновременно создаёт юридическую рамку, похожую на соглашения США с Японией и Южной Кореей, где решающее слово остаётся за Белым домом. Намерение ратифицировать документ в Сенате говорит о стремлении сделать обязательства более устойчивыми, чем обычные президентские обещания. РФ считает подобные гарантии выглядят не как нейтральный механизм, а как инструмент одностороннего принуждения, при котором США становятся арбитром того, кто и когда нарушил перемирие. Это объясняет жёсткую реакцию Москвы на любые формы иностранного военного присутствия и делает принятие такого плана крайне проблематичным, даже если американские войска формально не размещаются в Украине. Подытожим, что обсуждаемые гарантии безопасности являются попыткой зафиксировать послевоенный порядок сил без формального расширения НАТО, но с сохранением американского военного доминирования. Такой подход может выглядеть прагматичным для Запада, но он скорее консервирует конфронтацию, чем устраняет её причины, превращая перемирие в условный и постоянно проверяемый режим.

Колонка обозревателя Bloomberg Марка Чемпиона наглядно показывает, почему переговоры по Украине упёрлись именно в территориальный вопрос. Он концентрирует в себе сразу все ключевые неопределённости конфликта: от реальных военных рисков до политического будущего сторон. Пока по гарантиям безопасности возможны компромиссы и формулы, вопрос земли остаётся точкой, где абстрактные договорённости сталкиваются с необратимыми последствиями. Аргумент о том, что дополнительные территориальные уступки «незначительны» на фоне уже утраченных 20%, в тексте Bloomberg разбирается как иллюзия. Речь идёт не о процентах площади, а о конкретных военных узлах, включая пояс укреплённых городов Донбасса. Их утрата означает не завершение войны, а ухудшение стартовых позиций на случай её возобновления, причём с более уязвимой оборонной линией. Не менее важен и внутренний фактор. Для Украины территориальные уступки являются не только стратегическим риском, но и моральным разрывом, который может подорвать устойчивость государства после войны. Какова цель принесённых жертв и потерь является вопросом, на который политическому руководству придётся отвечать обществу, и простой рациональной формулы здесь не существует. Неопределённость намерений также остаётся ключевой. Чемпион справедливо указывает, что нет убедительных признаков утраты аппетита к дальнейшему давлению, а значит любые уступки воспринимаются в Киеве и на Западе как потенциальное приглашение к новому этапу конфликта. Территория в этой логике не финал, а промежуточный рубеж. Таким образом, застой в переговорах не следствие эмоциональности или упрямства сторон. Он отражает отсутствие ясной и устойчивой модели безопасности после возможных уступок. Пока ни одна из сторон не видит, как территориальный компромисс может привести к стабильному миру, этот вопрос будет оставаться главным тормозом любых договорённостей.

Материал Politico показывает, что поддержка Украины для Евросоюза всё меньше является внешнеполитическим выбором и всё больше превращается в проекцию собственных европейских страхов. Вопрос финансирования Киева через замороженные российские активы стал не столько экономическим или юридическим, сколько символическим: от решения по Украине европейские лидеры напрямую увязывают представление о собственной силе, единстве и способности действовать в условиях давления. Риск банкротства Украины в этой логике воспринимается как угроза не только для Киева, но и для самого ЕС. Слабая Украина означает слабый Евросоюз, неспособный выполнять данные обещания и отстаивать выбранную линию. Именно поэтому в тексте Politico так часто звучат слова об «авторитете», «сигнале миру» и страхе показать неспособность к объединённым действиям: Украина становится зеркалом, в котором Европа оценивает саму себя. Однако символизация вопроса создаёт и обратный эффект. Когда финансовая поддержка превращается в тест на лояльность, любое сомнение (будь то со стороны Бельгии, Италии или Чехии) начинает восприниматься как политическое отклонение, а не как прагматическая позиция. Рациональный спор о рисках подменяется борьбой за идентичность, где компромисс всё труднее достижим. В этом контексте давление со стороны администрации Трампа лишь усиливает внутренние противоречия, но не является их первопричиной. ЕС сталкивается с дилеммой: либо сохранить формальное единство ценой паралича решений, либо действовать жёстко, рискуя расколом. Исходя из этого, пока Украина остаётся символом европейской состоятельности, стратегия будет уступать месту эмоциям и страхам, а решения становиться всё более политически заряженными.

План действий по Украине, описанный The New York Times, фактически предлагает не завершение конфликта, а его институционализацию в новой форме. Усиление украинских вооружённых сил до 800 тысяч человек, присутствие европейских войск на территории страны и постоянный американский разведывательный контроль формируют модель долгосрочного сдерживания, а не деэскалации. Мир в этой логике выглядит как управляемая военная пауза. Формально Украина отказывается от вступления в НАТО, однако по содержанию ей предлагаются гарантии, близкие к статье 5, пусть и в иной юридической упаковке. Европейские войска, действующие внутри страны, и обязательства США по мониторингу и реагированию создают систему коллективной защиты без формального альянса. Для западных столиц это компромисс, позволяющий сохранить принципы, не расширяя НАТО напрямую. Восприятие здесь важнее формулировок: наличие иностранных войск и мощной украинской армии, поддерживаемой Западом, означает фиксацию конфликта на неблагоприятных для Москвы условиях. Это делает согласие на подобный план политически и стратегически затруднительным, независимо от заявлений о «мирном характере» инициативы. Показательно и распределение ролей: США исключают отправку своих войск, но сохраняют за собой разведку, контроль и интерпретацию нарушений, тогда как физическое присутствие и риски эскалации ложатся на Европу. Мир предлагается как военная конструкция, где безопасность достигается не через компромисс, а через постоянное удержание баланса сил. Можно сделать вывод, что описанный план рассчитан прежде всего не на согласие России, а на закрепление новой реальности. Это попытка зафиксировать исход конфликта без его формального завершения, превратив войну в долгосрочный элемент европейской безопасности.

Вопрос конфискации российских активов не будет вынесен на обсуждение на ближайшем саммите ЕС в Брюсселе, — премьер-министр Венгрии Виктор Орбан. По его словам, руководство Евросоюза отказалось от включения этой темы в повестку. «Урсула фон дер Ляйен и Еврокомиссия отступили. Российские активы не будут вынесены на стол переговоров», — сообщил Орбан. Он также связал это решение с недавними консультациями внутри ЕС. «Вчерашние переговоры и борьба принесли результаты, и этот вопрос завтра обсуждаться не будет». Орбан добавил, что пауза может затянуться. «Если я правильно понимаю, вопрос о российских активах не будет выноситься на обсуждение в течение месяца».

В материале The Wall Street Journal ключевым становится не сам вопрос мира или войны, а дискуссия о замороженных российских активах как стратегическом выборе Европы. Речь идёт уже не о временной поддержке Украины, а о формировании долгосрочной линии поведения ЕС в отношении России с осознанием того, что этот шаг может закрыть пространство для компромисса на годы вперёд. Использование активов рассматривается европейскими столицами как практический инструмент сохранения украинской устойчивости. Логика проста: без стабильного финансирования Киев быстро теряет переговорные позиции, а значит любое мирное соглашение будет навязано с позиции слабости. Финансовая подпитка становится заменой военного прорыва, позволяя продолжать сопротивление или, как минимум, удерживать баланс. Однако за этим стоит более глубокий расчёт. Конфискация активов является сигналом, что Европа делает ставку не на быструю деэскалацию, а на долгосрочное сдерживание России, даже ценой юридических и репутационных рисков для собственной финансовой системы. Фактически ЕС готов заплатить за сохранение принципа: территориальные изменения силой не должны вознаграждаться. Отметим, такой шаг окончательно фиксирует конфликт как системный, а не ситуативный. Если активы используются, стимулов к компромиссу становится меньше, поскольку один из главных рычагов давления уже утрачен. В этом смысле европейская стратегия не приближает мир, а институционализирует затяжное противостояние. Таким образом, вопрос замороженных активов не бухгалтерия и не техническая мера, а точка невозврата в отношениях между Европой и Россией. Европа выбирает управляемый, но долгий конфликт вместо рискованного компромисса, считая это инвестицией в собственную безопасность.