Говорит Фурсов

*Вы уверены, что понимаете правила игры?* ‼️ 19 сентября в Москве — закрытая лекция Андрея Фурсова «Феномен русской власти. Уроки истории для совеременного бизнеса». Регистрация: https://clck.ru/3NXHxq Те, кто пытается разобраться в происходящем через СМИ и поверхностные анализы — видят лишь верхушку айсберга. Любые глобальные события — это логично вытекающие последствия из иногда многовековых взаимоотношений не просто государств, а тайных элит и кланов. Если вы управляете бизнесом, ресурсами или просто хотите понимать правила игры — вам нужно разбираться в настоящих механизмах власти и закономерностях мировой истории. *Видеть скрытые пружины мировой политики — ключевой навык для тех, кто не хочет оставаться пешкой в чужой игре.* Историк и социолог *Андрей Фурсов* научит вас: 🔹 Комплексно понимать историю российской политики и власти; 🔹 Разбираться в первопричинах всех текущих экономических и политических событий; 🔹 Предвидеть фазовые кризисы и политические настроения, основываясь на уроках истории. Одни видят хаос, другие - исторические закономерности. Выбор за вами! 👉 Программа встречи и регистрация на сайте: https://clck.ru/3NXHxq

С воцарением Романовых в русскую систему власти начали проникать чуждые элементы. Это было связано и с тем, каким путём Романовы пришли к власти; и с особенностями пребывания Филарета в плену, равно как и с более ранними его контактами с католиками; и с тем, какие силы способствовали победе Романовых. Однако ещё важнее церковная реформа Алексея – Никона, проведённая с подачи иезуитов при активном участии украинско-польских униатов. По сути это была «идеологическая», точнее, религиозная диверсия, которая, во-первых, отодвинула истинно русских православных (староверов) на задний план, сделала их гонимыми; во-вторых, десакрализовала и государственную власть, и саму церковь.

Ситуация изменилась в ордынскую эпоху. Именно Орда впервые в русской истории обеспечила князей, прежде всего московских, такой массой насилия, которая была необходима для изъятия продукта для выплат дани Орде, ну и самим князьям оставалось. Именно на основе этой ордынской технологии контроля над населением и пространством сформировалась особая московская власть, которая не только несводима к ордынской, но и является её отрицанием. В конце XV в. сюда добавились элементы ромейской (византийской) традиции, отделившей (при Василии III) великого князя от бояр. Однако мирным способом эти формы окончательно победить не смогли; понадобилось чисто русское ноу-хау – опричнина. Это – стопроцентно русская власть, эмбрион самодержавия.

Сижу, пью кофе, анализирую. В чашке осень, в планах зима, в теле весна, а в душе, как всегда, не хватает лета… Друзья! На протяжении долгого времени семейная мануфактура Васильчиковых ежемесячно отправляет нашим бойцам вкуснейший свежеобжаренный кофе! Ребята занимаются обжаркой кофе уже более 10 лет, и кофе по-настоящему чудесный! Это не магазин, а семейное производство. У них нет складов с уже готовой продукцией - каждая обжарка осуществляется индивидуально. Кофе абсолютно натуральный, в составе только кофейное зерно. Давайте поддержим ребят! Ведь они, как могут, создают уют и тепло нашим парням! Ссылка на их телеграм-канал: https://t.me/mv4ru

Как правило, отношение власти к России как к чужой, завоёвываемой территории иллюстрируют примером правления Петра I. Действительно, именно при нём на основе западноевропейской технологии (в её брутальном шведско-голландском варианте) возникла автономная от общества, от населения военно-полицейская машина, сработанная на иностранный манер и заполненная иностранцами. Однако было бы ошибочно вести отсчёт сложностям в отношениях русской власти и русских, формирования её специфики и заимствования чужих технологий власти с Петра и петербургского самодержавия. Всё началось гораздо раньше, и дело здесь не только во власти и народе, но и в особенностях сельского хозяйства Руси/России. При относительно низкой продуктивности сельского хозяйства, с которого не так много возьмёшь, классовый уровень (порог) эксплуатации требовал хотя бы частичного вторжения в «зону» «необходимого продукта», что диктовал необходимость значительной массы насилия, которой у князей не было. К тому же наличие почти поголовно вооружённого народа (следствие постоянной борьбы со степняками – хазарами, печенегами, половцами) ставило дополнительный барьер на пути усиления эксплуатации. Наличие огромного массива свободных пространств позволяло князьям, боярам и церкви решать свои проблемы иным, чем эксплуатация, способом.

Будучи заёмной, антикапиталистическая (антисобственническая, антиэксплуататорская, антиклассовая, антикрестьянская) модель революционным путём решила несколько эволюционных проблем русской истории, доведя до логического конца, завершив несколько вековых тенденций. Одна из этих тенденций – расширение властной группы при уменьшении собственнического потенциала. Номенклатура – массовая господствующая группа без собственности, реализация мечты любимца Иосифа I – Ивана IV. Об окончательном решении крестьянского вопроса сказано. Наконец, как антиклассовая система (но с эксплуатацией) советский строй стал единственной в русской истории положительной неклассовой формой, реализовав (как – другой вопрос) многие русские традиции и чаяния. Ясно, однако, что продержаться долго такой строй не мог: проблема противостояния капитализму, Западу в целом и в то же время функционирование в качестве антиэлемента капсистемы и необходимости решать проблему передачи привилегий детям в условиях общества без частной собственности – всё это существенно (но не фатально) ограничивало хронопотенциал «исторического коммунизма», т.е. такого, который реально существовал в истории, а не на страницах работ советских «научных коммунистов» и западных советологов. Но вернёмся к истории.

Для идейных споров между сторонниками западной и русской моделей характерны две особенности. Одна – научно-методологического плана, другая – практико-социального. Западники всегда отказывают России в ей собственной мере; у них метод не соответствует объекту изучения, а навязывается ему. На практике это означает навязывание социуму неадекватной его природе социальной схемы, отсюда контрпродуктивность русских/советских реформ. При этом, поскольку западные властные модели (даже антиэксплуататорские) ориентированы на рационализацию власти (а следовательно, и эксплуатации!) и ужесточение социального контроля, акцентирование русской социокультурной особости объективно направлено против чрезмерных (для русских условий) эксплуатации и контроля. Представители господствующих групп это и понимают, и – ещё лучше – чувствуют.

Полная адаптация заёмной модели, как правило, приводила к её постепенному растворению в русской реальности и, по прошествии определённого времени и устаревания модели, началу поисков новой. Вот тогда-то и начинались споры «западников» и «незападников», которые, помимо прочего, суть первый показатель того, что данная система вступила в кризисную полосу.

Уже сейчас у Африки перспектив на будущее гораздо больше, чем у старушки Европы, бьющейся в предсмертной агонии. А если развитие африканских стран и дальше пойдёт такими темпами, то их бывшие колонизаторы вынуждены будут глотать злые слезы на обочине истории. И заметьте: Россия как раз в деле. Сотрудничество с африканскими странами приносит ей как финансовую, так и репутационную прибыль.

Эффективная властно-эксплуататорская технология может возникнуть только на такой почве, на которой, как писал М.Н. Тихомиров о Западной Европе, прошлый труд, собственность так охватывают человека со всех сторон, что в сравнении с ними наличный труд – ничто, что трудно представить революцию, способную сокрушить всё это. То же можно сказать о Востоке. Но не о России.

Подчёркиваю: речь не идёт о существовании в различных структурах русской власти некой чужой и чуждой технологии. Чужой она была в момент принятия, затем происходила русификация, адаптация к местным условиям и т.д. Но по происхождению все модели были заёмными, начиная с первой – ордынской. Показательно, что из всех завоёванных монголами народов только русские приняли чужую властно-эксплуататорскую технологию. У китайцев, среднеазиатов, персов были свои, и это они организационно-институционально влияли на завоевателей, а не наоборот.

❗️Есть у Японских монахов техника "Самовнушение" С её помощью можно внушить себе счастье, убедить в отсутствии комплексов и за 5-7 секунд успокоить нервы Так что если и вы хотите жить без груза в голове и без специалистов привести мысли в порядок, почитайте канал "Без границ" Там собраны сотни коротких текстов, которые сотрут из памяти былые травмы и помогут найти силы двигаться вперёд Попробуйте, жизнь изменится на 180 градусов: https://t.me/+gJZzcsneKh1lNjQy

Суть в том, что обеспечивавшие социальный контроль и эксплуатацию властные технологии всех крупных структур русской власти, будь то Московское царство, Петербургская империя или СССР, привносились извне, были заёмными: ордынская, византийская, западная бюрократическая, западная антикапиталистическая. Со временем они русифицировались, превращались в русские властные технологии – русская жизнь утрамбовывала и перемалывала их, делая своими до такой степени, что исходная форма исчезала, оставался разве что социальный геном, почти растворённый то в московской системе, то в послеекатерининском самодержавии, то в «социализме в одной, отдельно взятой стране». Однако на стадии возникновения и оформления той или иной структуры власти заёмные технологии играли большую роль и обрушивались на население как чужие. Показательно и то, что, по крайней мере на начальной стадии, все технологии воплощались в жизнь «людьми неместными», нерусскими: татары, немцы, евреи, латыши, опять евреи. Как правило, впоследствии их вытесняли (часто из жизни) «местные», получавшие шанс свалить всё на инородцев и искусственно раздуть их роль. Ну-ну. О том, как бьют «свои», читай Лескова, да и не только его.

На первый взгляд номенклатурный страх перед патриархальным крестьянством и его «идейными ревнителями» иррационален – патриархальное крестьянство уничтожено под знамёнами ниспровержения мира частной собственности и строительства коммунизма. И, действительно, если бы дело было только в крестьянстве, думаю, в статье Яковлева ему было бы уделено столько же места, сколько и интеллигенции. Но дело не только и даже не столько в крестьянстве. По логике вещей тема патриархального крестьянства его «ревнителями» тесно увязывалась с темой России, специфики (или даже уникальности) русской истории и культуры, противопоставления России Западу. А вот это уже было серьёзно. Во-первых, с идейной точки зрения. Во-вторых, что ещё важнее – с властно-практической, властно-технологической точки зрения, причём в плане не только коммунистической власти в частности, но её как конкретной формы Русской Власти, которая сменила санкт-петербургское самодержавие и находилось с ним в диалектических отношениях преемственности и разрыва.

Прокрустово ложе либеральных схем ýже, чем у марксистов: вместо «пятичленки» (первобытность, рабовладение, феодализм, капитализм, коммунизм, первая стадия которого социализм) у них совсем уж тупая и примитивная «двухчленка»: «традиционное общество – современное (modern) общество» с обязательной модернизацией всех и вся (а то плохо будет). Тем не менее, либерализм использует универсалистский лексикон, чужд национальной специфике, а потому в позднем СССР оказался предпочтительнее «неопочвенничества» не только в идейном, но и в практически-властном плане. Здесь мы подходим, пожалуй, к самому глубинному фактору, определившему настороженно-негативное, мягко говоря, отношение советской номенклатуры к акцентированию патриархальности русской исторической специфики, причём настолько сильную, что аж в 1972 г. родившийся в самом начале НЭПа выходец из крестьян, номенклатурный работник Яковлев в статье вопиёт: идейная позиция неопочвенников опасна тем, что это попытка «возвернуть прошлое»! И это говорится через сорок лет после коллективизации! Ну что же, как говорил герой романа Роберта Пенна Уоррена «Вся королевская рать» губернатор Вилли Старк, напугать, так уж так, чтобы внуки писались в этот день, сами не зная почему.

Большинство ресурсов склонно относиться к читателю как к несмышленому болванчику, систематически забивая ему голову тенденциозной чушью. Если хотите чего-то, написанного для способных нормально мыслить людей, то посмотрите канал https://t.me/polden21 Для многих, возможно, это слишком длинно и сложно, но кому-то точно будет любопытно, по крайней мере, в тенденциозность и предвзятость автор старается не скатываться

Ещё один идеологический аспект рассматриваемой проблемы связан не столько с крестьянством, сколько с Россией, пусть и анализируемой сквозь призму крестьянской специфики. Коммунизм – универсалистская идейная система, т.е. такая, которая исходит из примата универсальных, всемирных (т.е. всеобязательных) законов и стадий развития по отношению к любой цивилизационной, религиозной и национально-страновой специфике. В этом смысле коммунизм, как и либерализм – прямой наследник Просвещения, его геокультуры. В России большевики пришли к власти, упирая на то, что они, как марксисты, знают универсальные законы истории, оседлали их и именно на этой основе ведут людей к победе коммунизма. 1926/27, 1941 и 1956 гг. внесли свои практические коррективы в курс партии, однако идейные («идеологические») установки остались прежними, плохо стыкующимися с любой национальной спецификой, насильно впихивающими её в прокрустово ложе «пятичленки». Более того, как это ни парадоксально, данные установки облегчили советской верхушке либеральный поворот конца 1980-х, когда универсальные законы и ценности антикапитализма сменили на таковые капитализма, а вот Россия с её «национальной» спецификой, её историей и культурой оказалась, как и прежде, досадной помехой. И если у большевиков в 1930-е годы стояла задача «нулификации», изъятия из социобиологического кругооборота «избыточного» крестьянского населения, то перед «необольшевиками», а точнее – неотроцкистами 1990-х годов встала более масштабная задача – изъятия избыточного вообще российского населения, но это отдельная тема.

Можно сказать, что «коммунистическое раскрестьянивание» стало последней из попыток власти в России решить крестьянский вопрос, его «окончательным решением», и огромную роль в этом сыграли несобственническая (на вещественные факторы производства) природа номенклатуры и антисобственническая идеология большевиков. Напомню: марксизм, особенно русский марксизм, мужавший в борьбе с народниками, был идеологией городских революционеров, в «светлом будущем» которых не было места массе «мелких хозяйчиков» (читай Ленина, Троцкого, Горького и др.). Неудивительно, что патриархальное крестьянство – это одна из историко-генетических фобий советской номенклатуры, поднявшейся в том числе и на подавлении этого слоя, можно сказать, на его костях.

Необходимо также отметить, что процесс раскрестьянивания в ХХ в. так или иначе шёл не только в системно-антикапиталистической, социалистической части мира, но и в мире в целом, включая и ту его капиталистическую часть, где этот процесс запоздал. Главным образом это происходило на периферии и полупериферии капсистемы, хотя не только. Так, раскрестьянивание во Франции реально произошло в 1945–1985 гг.; социологи даже назвали это «второй французской революцией»; в первой крестьяне были среди победителей и полтора века пожинали эти плоды, особенно при Наполеоне III. В тех странах, где правящие партии (ХДП в Италии, ЛДП в Японии) нуждались в консервативном крестьянстве как социально-электоральной опоре в противовес левому/леволиберальному городу, процесс раскрестьянивания тормозился искусственно, по политическим соображениям. Парадокс: в странах, где победили крестьянские войнореволюции во главе или в союзе с коммунистами, раскрестьянивание было доведено практически до логического конца. На капиталистической же полупериферии, которая в послевоенный период вошла в ядро капсистемы, этот процесс был заморожен/заторможен, хотя и не в интересах крестьян, но явно им на пользу.

После того, как в 1762 г. манифестом Петра III дворянство было превращено в привилегированное сословие, и особенно после пугачёвского восстания крестьянский вопрос стал главным социальным вопросом русской жизни. После 1861 г. он превратился в аграрно-крестьянский – к проблеме социального контроля над крестьянами, который реформа 1861 г. ослабила, не предложив ничего реального взамен, добавилась проблема земли. Возникла социально гремучая смесь. Ни одно дореволюционное правительство аграрно-крестьянский вопрос не решило. Для большевиков же он приобрёл дополнительную остроту: режиму, не являвшемуся режимом собственников, напротив, любую собственность, кроме «государственной», отрицавшему, противостоял класс собственников, средств социального контроля над которыми как над собственниками, разбросанными к тому же на огромном пространстве (это не Германия, которую можно проехать за восемь часов и которую, особенно с учётом «стука» населения властям как национальной традиции немцев, всю можно контролировать весьма небольшим по численности аппаратом гестапо), не было. В такой ситуации, усугублявшейся тем, что столыпинская попытка создать крупные индивидуальные хозяйства провалилась, решение вековой для русской власти и унаследованной большевиками из-за нерешённости её самодержавными предшественниками крестьянской проблемы оказалось возможным лишь одним способом – создать крупные коллективные хозяйства и уничтожить крестьянство как класс, т.е. лишить его собственности и, что часто упускают из виду, собственной социальной организации, дав ему взамен новую, осуществляющую такой контроль, который внедрялся внутрь деревенской жизни, взламывая административные и физические границы и распространялся уже не только на производство, но отчасти даже на сферу потребления – оплата по трудодням. Это – специфика всех стран с победившими под руководством коммунистов революциями. Нагляднее всего это проявилось в Китае, где до революции отношения деревни (крестьянства) и центральной власти определялись поговоркой и одновременно принципом «закон императора останавливается перед деревенской оградой». В коммунистическом Китае, а также в СССР, Вьетнаме, Корее, на Кубе и отчасти даже в некоторых восточноевропейских соцстранах деревенская ограда была не просто сломана, а сметена.