Открытое пространство

На днях произошло примечательное событие, которое было озвучено, но пока без подробностей, комментариев и интерпретаций. Почему, в целом понятно, но об этом ниже. Само событие — Зеленский озвучил согласованный (в большей части) план из 20 пунктов, касающийся мирного урегулирования, выработанный в ходе консультаций Украины, США и Европы. Что характерно — Россия в этих консультациях не принимала участия, однако «держит руку на пульсе» через миссию руководителя РФПИ Дмитриева, который буквально челночит «неподалёку». Ревнивые замечания высших российских чиновников, отвечающих за внешнюю политику, только убеждали, что миссия Дмитриева согласована на самом верху, а потому они могут лишь выражать скрытое неудовольствие своим отстранением от конкретной работы, но не ее содержанием. В отличие от пресловутых Минских соглашений, набросанных, как известно, «на коленке» в самолете, эти предварительные пункты «набрасываются» долго, сложно и очен конфликтно. Строптивость Зеленского и его спонсоров пришлось давить угрозой коррупцнионных расследований, да и европейцам тоже продемонстрировала аналогичную дубинку, проведя превентивные действия против бывшей европейской чиновницы весьма высокого ранга. Прямо с украинскими событиями они не связаны, но трактовать такой намек можно достаточно широко. По всей видимости, всё происходящее прямо укладывается в итоги встречи в Анкоридже, которая внешне завершилась ничем, однако именно после нее Америка всерьез, а не наскоком, как ранее, занялась своими «партнерами», причем выступала при этом своеобразным «адвокатом дьявола», буквально пробивая озвученные в Анкоридже российские условия. Скорее всего, именно в Анкоридже российское руководство озвучило свои условия подписания мирного соглашения и предложило Трампу то, что тот любит называть «сделкой» - обеспечьте наши условия, и тогда мы готовы к предметному разговору. Поэтому России и нет на консультациях, так как пока речь идет о принуждении Киева и Европы, которое должен обеспечить Трамп. Логично, что в ходе переговоров возникают вопросы, требующие уточнений и определенных компромиссов — поэтому и миссия Дмитриева, который такие уточнения обеспечивает, хотя и «со стороны». Роль Дмитриева здесь — скорее техническая, как канал прямой связи с высшим российским руководством, чем чисто переговорная. Перед нами — вполне рабочий процесс на завершающей стадии, после чего на стол будет положен «окончательный предварительный» документ. Сроки назвать сейчас сложно, но судя по «20 пунктам» Зеленского — уже довольно скоро. Интерес Трампа остается неизменным. Нобелевская премия за очередной погашенный конфликт — это хорошо, но на кону более важные вещи. Трампу нужно прекращение конфликта для формирования угрозы для Европы. Потенциальной или реальной — это пока не важно. Важно, что худший кошмар Европы после перемирия на Украине начнет воплощаться в жизнь — высвободившаяся российская военная машина и заметное обострение общей остановки на Балтике. Трампу нужен аргумент, с помощью которого он будет разговаривать с европейцами. Нынешнее положение дел его не устраивает — Европа является одним из крупнейших рынков сбыта Китая, поэтому перераспределение (естественно, конфликтное) этого рынка в пользу Америки — ключевая задача для формирования нового мирового порядка Трампа. В этом смысле позиция европейцев на переговорах по Украине тоже более чем очевидна — они добиваются таких условий перемирия, которые сделают угрозу Трампа минимальной из всех возможных. Поэтому «20 пунктов» - это почти окончательный план действий, но оценить его в совокупности можно будет только после того, как он будет согласован «с той стороны» окончательно. Вполне возможно, что текст соглашения Кремль не устроит — как раз из-за перекоса в сторону интересов Европы и Украины (что не исключено, так как первоначальный план Трампа уже претерпел серьезные корректировки именно в этом направлении) |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot | Канал «Книги» @no_openspace_books

Демографический кризис и техно-фронтир: как человечество может перестать стареть и умирать (2) Метрополия даёт технологии, инфраструктуру, финансирование. Фронтир — поток молодых людей, культурные и технологические импульсы. Миграция может служить временным буфером, но не заменяет воспроизводство. Вместе они создают двухконтурное поле, где метрополия стабилизируется, фронтир растёт и развивает человечество. Да, есть риски. В России — суровый климат даже с технологиями, экономические трудности, отток населения. Глобально — неравенство: фронтир и контроль над ним может быть доступен преимущественно элите. Сепаратизм и конфликты минимизируются стратегическим контролем и цифровыми мостами. Прототипы показывают потенциал, но не магию. NEOM сталкивается с задержками, масштаб проектов сокращён, The Line строится медленно. Prospera — нишевый проект для экспатов и биотех-компаний, демографический эффект минимален. Dubai растёт за счёт миграции, но TFR остаётся низким. Вывод: потенциал огромен, но требует доработки и целевых стимулов. Главный посыл: человечество нельзя спасти через запреты, выплаты или морализаторство. Нужно строить пространство, где рождаются дети, живут семьи и создаются технологии будущего. Метрополия — стабильность, фронтир — генерация. Вместе они способны замедлить демографический спад, сохранить инновации и адаптивность цивилизации. Пилотные кластеры в России к 2030 году — реалистичный первый шаг. Глобально — техно-фронтиры могут появиться на Арктике, океанских платформах, пустынях с солнечной энергией. Это системное решение, которое даёт шанс человечеству на новое поколение, без иллюзий и фальшивого оптимизма.

Демографический кризис и техно-фронтир: как человечество может перестать стареть и умирать (1) Реальность проста и жестока: рождаемость падает почти везде. Даже там, где раньше детей рождали как сорняки, семьи сегодня меньше. Урбанизация, образование, карьера, личностное развитие — всё это рационально и понятно. Но результат один: мир стареет, людей меньше, и этот процесс ускоряется. Можно ли просто раздать деньги или маткапитал и ждать чудес? На время это работает, но современный город — система, встроенно тормозящая воспроизводство. Высокие цены на жильё, стресс, конкуренция — люди откладывают детей или отказываются от них. Это не «плохие люди» — это системная аномалия индустриальной цивилизации. Классический фронтир XIX века сегодня не работает. Никто в 2025 году не поедет в тайгу или пустыню без жилья, связи с миром и возможности работать удалённо. Решение — техно-фронтир. Это автономные зоны свободы и экспериментов, но с современным комфортом: модульные дома, роботы и дроны для труда, возобновляемая энергия, цифровые коммуникации. Социальные эксперименты: упрощённое гражданство для семей, налоговые нулевки на 10–15 лет, бонусы за детей, образовательные программы с фокусом на семейные ценности — без пропаганды. Метрополия остаётся ядром стабильности. Здесь рождаемость радикально не вырастет — и это нормально. Метрополия аккумулирует знания старших поколений, продлевает жизнь через медицину и ИИ, поддерживает экономику. Фронтир — генератор: здесь рождаются дети, создаются новые социальные и технологические модели, генерируются культурные и инновационные импульсы для метрополии. Цель фронтира — стремиться к TFR 2.1+, к уровню замещения населения, но это требует целевого привлечения молодых семей из традиционных культур и стимулирования, которое реально работает. Возьмём Россию. Москва и Санкт-Петербург — СКР (суммарный коэффициент родаемости) около 1.2–1.5, страна в целом — 1.4. Если ничего не делать, население продолжит падать. Сибирь, Урал, Дальний Восток — отток, старение. Классический северный фронтир не работает. Решение — Арктическо-Дальневосточный техно-фронтир: 5–10 новых кластеров по 50–200 тысяч жителей. Модульные города, возобновляемая энергия, ИИ-инфраструктура, цифровые мосты с метрополией. Важно понять: программы вроде «Дальневосточного гектара», где человеку дают только квадратные метры земли внутри существующей социальной и экономической структуры, не работают сами по себе. Чтобы люди оставались и рожали детей, нужно создавать пространство, где человек живёт иначе, чем в том мире, который он добровольно покинул. Стимулы: нулевые налоги для семей, бонусы за третьего ребёнка, льготы на жильё, упрощённое гражданство. Привлекаем семьи из России и соотечественников из стран с высоким TFR. Однако важно дистанцироваться от прошлых индустриальных проектов, таких как предложения по созданию новых городов в Сибири и Арктике, ассоциируемые с Сергеем Шойгу. Эти инициативы фокусировались на ресурсоёмкой индустриализации, "повороте на Восток" и освоении бюджетов, что вызвало скепсис из-за коррупционных скандалов в связанных с ним структурах. Техно-фронтир — это не про гигантские заводы и госмонополию, а про открытые, прозрачные лаборатории жизни, где приоритет — семьям и инновациям, а не ресурсам или геополитике. В отличие от тех подходов, где акцент был на "новой индустриализации" с привлечением ветеранов и жёстким государственным контролем, техно-фронтир должен строиться на принципах автономии и частных инвестиций. Прозрачность обеспечивается блокчейн-системами для распределения стимулов, независимым аудитом и международными партнёрствами — чтобы избежать "эффекта Долиной", где ассоциации с токсичными фигурами или скандалами обесценивают хорошую идею на подсознательном уровне.

Кремлевская высшая чиновничья верхушка, безусловно, крайне ревниво относится к истории резкого возвышения Дмитриева. Поэтому отклики на его миссию со стороны всех, кто функционально отвечает за внешнюю политику, призваны максимально снивелировать все его действия. А если получится - то и создать крах для его усилий. Это, конечно, не только ревность, но и опасения - если инструмент не работает, его кладут на полку или выбрасывают. Понятно, что они обеспокоены своим будущим. Но здесь возникает парадокс, который встроен в саму сложившуюся систему. Лояльность, как единственный способ удержаться на своем месте, требует от этих людей занимать «ястребиную» позицию. Пример - министр иностранных дел Лавров или экс-президент Медведев. Они, пожалуй, теперь даже большие ястребы, чем военные - им нужно доказывать, что они бесконечно преданы и полностью поддерживают линию руководства. Однако именно это не дает никакой возможности использовать их для той миссии, которую выполняет Дмитриев. Лавров неоднократно сталкивался с ситуацией, когда его условия воспринимались как заведомо неприемлемые, что закрывало содержательный диалог. Поэтому потребовалась фигура, не имеющая ястребиного бэкграунда. Почему именно Дмитриев? Дмитриев — один из немногих в российской верхушке, кого на Западе знают лично много лет и к кому сохраняют минимальное доверие (РФПИ, деловые связи, отсутствие токсичных политических заявлений) Он уже несколько лет негласно выполняет роль «неофициального канала» по чувствительным экономическим и гуманитарным вопросам У него есть английский на уровне носителя и манера общения, приемлемая для американских бизнес-элит. Это вам не пиджин-инглиш уровня «Лет ми спик фром май харт» То есть выбор: не столько «анти-ястреб», сколько «единственный, кого ещё готовы слушать на той стороне». Возникала проблема - если миссия Дмитриева увенчается успехом, «ястребы» могут внезапно, скажем так, отодвинуты в сторону. А в современной российской Византии это почти приговор. Логично, что они крайне ревниво относятся к любой информации о его переговорах и делают все, чтобы дискредитировать и их, и его фигуру. Либо как минимум снизить их значимость. Нюанс в том, что позиция Дмитриева в этой всей ситуации - одноразовая. Даже если он добьется успеха, его в лучшем случае наградят, но менять балансы - а зачем? Он выполнит поручение (предположим, что выполнит), получит заслуженную награду, возможно даже некоторое повышение в иерархии, но на этом и всё. Лояльные чиновники не пострадают - они опора режима власти, и менять их нет никакого резона. Скорее всего, они это понимают, но рефлекторно действуют так просто потому что иначе не могут.

Риторика США в отношении Венесуэлы претерпела трансформацию. Ранее акцент делался на борьбе с наркотрафиком, теперь же на первый план выходит требование о возвращении «американских активов», которые, по мнению США, были «захвачены» венесуэльским государством. В рамках этой политики американские власти предпринимают меры против танкеров с венесуэльской нефтью, что фактически блокирует их поставки на международные рынки. С точки зрения формальной логики в этом требовании есть рациональное зерно: в нулевые годы Уго Чавес проводил политику национализации нефтяной отрасли, постепенно увеличивая участие государственной PDVSA в совместных предприятиях с американскими компаниями, включая ExxonMobil, ConocoPhillips и Chevron. В 2007 году многие активы оказались полностью под управлением PDVSA, а процедуры компенсации бывшим владельцам носили (мягко говоря) очень неоднородный характер и часто оспаривались в международных судах. Такой подход можно рассматривать как форму принудительного отчуждения, что Трамп сегодня и использует в своих требованиях возвращения американской собственности. Однако возвращать есть мало что: венесуэльская нефтяная отрасль за прошедшие почти двадцать лет существенно деградировала. Падение добычи нефти более чем в 3-4 раза за 20 лет связано как с санкциями, так и с деградацией и усиливающейся технологической отсталостью отрасли. На производство и управление сильно повлияли сочетание технологических ограничений, санкций и недостаточно квалифицированное управление. По экспертным оценкам, на предприятиях PDVSA лишь около 20% персонала обладают полной профессиональной подготовкой в нефтяной сфере, остальные — преимущественно сотрудники с ограниченным опытом работы в отрасли. Помимо официальной риторики, действия США отражают более широкий геополитический контекст. Китай за последние годы вложил в венесуэльскую экономику порядка 60 млрд долларов, включая инвестиции в инфраструктурные проекты и нефтяной сектор. Ограничение доступа венесуэльских ресурсов и давления на китайские интересы в регионе позволяет США укреплять свои позиции на континенте и в будущих переговорах о распределении сфер влияния с Китаем. Ранее подобные меры применялись, например, в Панаме. Таким образом, санкции и блокировка нефтяных поставок служат одновременно нескольким целям: они формально связаны с борьбой с наркотрафиком и защитой «американской собственности», но стратегическая цель — ограничение влияния Китая в регионе и укрепление американского присутствия на континенте. Реальные задачи внешней политики часто маскируются под юридические или экономические предлоги, что можно увидеть и в этом случае. Венесуэла в нынешнем контексте явно выступает примером страны, где формальные поводы и стратегические интересы США прямо пересекаются. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot | Канал «Книги» @no_openspace_books

Выступление Путина на коллегии министерства обороны можно назвать ориентированием армии и ее высшего руководства на будущее столкновение с Европой. Во всяком случае жесткое разделение Запада на США, с которыми Россия готова взаимодействовать, и Европу, которой были даны крайне уничижительные характеристики в стиле Медведева, создает полное впечатление о том, что до постановки вопроса «Европа-враг» остался буквально один шаг. В целом это вполне резонирует с заявлениями европейских политиков, и вчера же прозвучала фраза канцлера Германии о необходимости финансирования армии Украины еще два года (из средств России, замороженных в Европе) для продолжения войны, хотя это и было традиционно для политиков названо более пафосно стремлением к миру и завершению войны:

«...Мы будем использовать российские активы для финансирования Вооруженных сил Украины как минимум два года. Этот шаг направлен не на затягивание войны, а на ее скорейшее завершение...»

Возникает вполне обоснованное предположение, что в течение ближайших двух лет и Россия, и Европа будут находиться в предвоенном периоде подготовки к столкновению. Украинский конфликт рассматривается Европой как фактор связывания России, а по возможности — и перспективный второй фронт в случае прямого столкновения. Россия может в таком случае рассматривать украинский конфликт как полигон и как создание плацдарма (либо в зависимости от обстоятельств) — буферной зоны, которые предотвратят либо снизят до минимума возможность открытия такого второго фронта. Локация будущего столкновения неизвестна, но диктуется географией — по всей видимости, это будет Балтийский регион в пределах трех балтийских стран, Калининградской области и частично Польши. Морской театр военных действий — Балтика. С учетом ограниченности театра военных действий применение ядерного оружия с обеих сторон выглядит крайне маловероятным (за исключением чисто тактических решений, но это тоже не выглядит убедительно), поэтому военные действия, если они все-таки состоятся, будут вестись в конвенциональном поле. Оценивать силы и соотношения сторон сейчас не имеет смысла — вопрос не столько в текущем состоянии, сколько в динамике подготовки к будущему конфликту. Однако то, что его вероятность растет, сомнений не вызывает. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot | Канал «Книги» @no_openspace_books

Реакция на события в Одинцовском районе не оставляет сомнений — она в очередной раз станет поиском стрелочников и общими фразами крайне туманного содержания. В этот раз в силу того, что нападение было произведено с помощью холодного оружия, сделать акцент на запрете оружия огнестрельного вряд ли удастся, но нет сомнений — общее направление будет тщательно уходить от реальных системных причин, так как они лежал далеко за пределами этой школы. Культ насилия — оборотная и неотъемлемая часть тотальной апатии общества, которую власть воспринимает за «стабильность». Ключевой критерий лояльности — молчание, любые попытки озвучивать проблемы — экстремизм. Однако держать наглухо закрытым пространство нельзя, поэтому есть ряд тем, на которые буквально закрывают глаза. Тем, которые в нормальном обществе находятся за гранью допустимого, но в конкретных условиях перестают казаться «не-нормой». Это ксенофобия, культ силы, ненависть к «врагам», список которых может быть крайне широким. Когда депутат Госдумы прямо призывает убить (физически) двадцать процентов населения, не согласных с линией президента, и остается депутатом, когда руководитель одного из крупнейших информационных агентство призывает взорвать ядерное устройство над нашей территорией просто для того, чтобы продемонстрировать степень решимости неким абстрактным врагам (если они так с собой, представляете, что они сделают с нами?), когда тема применения оружия массового поражения становится не просто допустимой, а буквально «нормой», причем из уст очень высоких должностных лиц и ведущих федеральных каналов буквально по любому незначительному поводу — нелепо полагать, что метастазы насилия не будут проникать во все поры общества и оно «нормализуется» в общественном сознании. Уже поэтому системная оценка случившегося в Одинцово выглядит, мягко говоря, не очень реалистичной — в таком случае придется делать выводы и в отношении всей проводимой политики, что является чистой воды фантастикой. Поэтому на трагедии сделают пиар депутаты, ее заболтают, кого-то накажут, на чём примерно через неделю всё забудут. До следующего раза. Безусловно, в каждом конкретном случае всегда есть очень конкретные причины и поводы, которые «сорвали резьбу» у конкретного преступника, однако объективная часть происходящего с каждым разом проступает всё более явственно.

Уровнь латентной агрессии в России сегодня зашкаливает, поэтому случай в Одинцово - это не очередная аномалия, а системное явление. Ответом, естественно, будет очередной виток ужесточения и борьбы за безопасность, что только добавит градус агрессии внутри общества. С физикой не поспоришь - если сжимать объем, температура будет только расти. Но зато это самое простое и самое тупое из всех возможных решений. Поэтому нет ни единого сомнения, что пойдут именно этим путем.

(2)Социальные и экономические угрозы Доступ к услугам: Без мобильного интернета недоступны онлайн-банки, платежи, мессенджеры и государственные сервисы (хотя «белый список» частично сохраняется, однако в силу того, что теперь его формирование и поддержка переданы операторам, доступность «белого списка» тоже выглядит почти что случайной). Всё это может привести к панике, особенно в плотнозаселенных «спальных» населенных районах, и экономическим потерям. Ну, и психологический аспект: в островном городе отключения усиливают ощущение изоляции, особенно зимой, когда мобильная связь критически важна для координации. Социальные сети и новости становятся недоступны, способствуя распространению слухов и падению доверия. Реактивные меры: что делать прямо сейчас Пока долгосрочные инвестиции (модернизация дюкеров, расширение автономных систем) реализуются, ключ — в немедленных реактивных шагах. На основе текущих возможностей (данные Комитета по информатизации СПб и Ленобласти на 16 декабря): Активация резервов связи: В Ленобласти уже работают 620 бесплатных Wi-Fi-точек для экстренного доступа (список на сайте правительства Ленобласти). В СПб — аналогичные точки в метро, парках и ТЦ; логично, если власти расширят их до 1000+ в ближайшие дни при сигнале тревоги. Ручной мониторинг инфраструктуры: Переход на патрулирование теплосетей (водолазы для дюкеров, дроны для наземных участков) и ручное управление трафиком (полицейские посты на ключевых узлах). Судя по сообщениям, в ТЭК СПб уже тестируют это. Координация и оповещение: прямо сейчас требуется некий единый Telegram-бот или SMS-рассылка (через фиксированные линии) для жителей: инструкции по эвакуации островных районов, запасам тепла (электрообогреватели) и приоритетам для уязвимых групп. Ну, и логично ожидать федеральную помощь (МЧС) — при превышении 48-72 часов недоступности интернета. Эти меры позволят «вытянуть» систему до 48–72 часов, но за пределами этого срока ручное управление будет становиться неэффективным из-за масштаба (6 млн жителей). Риски в таких ситуациях могут эскалировать нелинейно; угрожаемый срок — 48/72 часа, после которого без цифрового мониторинга вероятность каскадных сбоев может превышать возможности системного реагирования, и система выходит из-под ручного контроля (в этом случае потребуется федеральный режим ЧС). Говоря иначе: реагируя на угрозу воздушных нападений, власть должна балансировать риски и угрозы при налетах беспилотников с рисками для нормального функционирования инфраструктуры мегаполиса. В противном случае последствия могут быть значительно более тяжелыми. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot | Канал «Книги» @no_openspace_books

В конце 2025 года Санкт-Петербург неоднократно сталкивался с массовыми отключениями мобильного интернета, вызванными мерами безопасности в связи с угрозами атак БПЛА. Эти сбои, наблюдавшиеся 11–12 декабря и 15 декабря, затронули всех основных операторов (МТС, МегаФон, Билайн, Т2) и привели к тысячам жалоб от жителей.

Власти объясняют такие меры обеспечением безопасности, но они создают значительные риски для городской инфраструктуры, особенно учитывая высокий уровень цифровизации (около 58% в ключевых секторах, таких как транспорт и здравоохранение) и специфику Петербурга как самого северного мегаполиса мира, да еще и расположенного на островах. Риски для критической инфраструктуры Теплоснабжение и ЖКХ: Петербург зависит от централизованной системы теплоснабжения с подводными трубами-дюкерами, пересекающими реки и каналы. Износ сетей по разным данным превышает 30%, и в зимний период (с температурами ниже -10°C) любые сбои в мониторинге или управлении (зависящем от цифровых систем) могут привести к прорывам. Отключение мобильного интернета является угрозой для нормальной работы IoT-датчиков и систем оперативного дистанционного контроля, что усложнит выявление утечек. В случае аварии перераспределение теплоносителя станет невозможным, рискуя отключить тепло в целых районах, таких как Васильевский остров или Петроградская сторона. Это особенно опасно зимой, когда промерзание труб может вызвать каскадные отказы. Транспорт и логистика: «Умные» системы трафика, включая ИИ в трамваях и мониторинг общественного транспорта, полагаются на мобильную связь для реального времени данных. Сбои приведут к задержкам, пробкам и авариям. При длительных отключениях приложения такси и доставки (например, Яндекс.Такси) парализуются, усугубляя изоляцию жителей в островных районах. Здравоохранение и экстренные услуги: Цифровые платформы для вызова скорой помощи, телемедицины и мониторинга пациентов зависят от интернета. Отключения нарушат координацию, особенно в удаленных частях города, где оптоволокно менее доступно. В зиму это повысит риски для уязвимых групп (пожилые, больные), когда задержки в помощи могут стать фатальными. Кибербезопасность и системные сбои Отключения мобильного интернета перегружают оставшиеся каналы (оптоволокно, Wi-Fi), делая их уязвимыми для DDoS-атак или хакерских проникновений. В периоды перегрузки риски ошибок в работе систем растут по экспоненте: неправильная маршрутизация данных может вызвать ложные срабатывания в автоматизированных системах (скажем, в энергетике). При этом случайный характер сбоев (где именно «ляжет» сеть) делает прогнозирование невозможным, повышая вероятность каскадных отказов. А это в свою очередь открывает двери для «недружественного» проникновения в защищенные сегменты.

Двухсотлетие восстания декабристов прошло в России точно так же, как и столетие Октябрьской революции — при почти полном игнорировании этой даты официальной властью. То есть, некоторые выступления на эту тему со стороны второго эшелона власти можно было услышать, но они не оставили никаких сомнений — отношение к событию крайне прохладное. Повестку патриотизма на этом событии не выжмешь, скорее, наоборот — налицо бунт против законной власти, что в рамках сегодняшнего дискурса оценивается исключительно негативно вне зависимости от контекста. Более того — последовали крайне прозрачные намеки о том, что декабристы — это были практически иноагенты, пытавшиеся провести интересы тлетворного Запада на богоизбранной территории. Их идеи про всякого рода эгалите-фрарните очевидно были зловредными и противоречили традиционным ценностям, следование которым составляют суть любого законного правительства России. Губернатор Санкт-Петербурга, комментируя памятную дату, уделил особое внимание «твёрдости государственности» в деле подавления бунта, что в целом отражает отношение власти к событию. В общем, крайне сомнительная дата, поэтому лучше всего — проигнорировать ее в принципе, так будет надежнее. История в современной России довольно избирательна, и существует только в тех версиях и в том прочтении, которые укрепляют (либо имитируют укрепление) существующих нарративов. Объективное изучение истории в данном контексте становится достаточно небезопасным, как и других наук. Попробовал тут один «независимый» демограф объективно подойти к вопросу о демографическом кризисе — схлопотал звание иноагента. Известное социологическое агентство тоже действует в этом звании, чтобы социология не слишком углублялась, а отражала верную повестку дня. Историки сделали выводы и не намерены повторять эти фатальные ошибки коллег. Соответственно, внутренние причины кризиса, который и вывел восставших на Сенатскую площадь, никого не интересуют, какие могут быть внутренние причины у проводников воли враждебных иностранных государств? Предатели и враги отечества. Забыть и вычеркнуть. Итог такого подхода понятен: вместо изучения объективных причин социальных кризисов оно подменяется их субъективизацией. А значит — история, призванная создавать массив данных и опыта, перестает выполнять свою роль. Если экспериментатор будет оставлять только данные, которые подтверждают его теорию или модель, то вряд ли такой подход можно назвать научным. Да и качество его модели тоже вызовет очевидные вопросы. Но что недопустимо в науке, то вполне может работать в политике. Какое-то время. Если история учит только «правильным» урокам, то чему она учит на самом деле? |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot | Канал «Книги» @no_openspace_books

Цивилизация и деструкция Александр Неклесса писал о «цивилизации смерти» как о состоянии мира, в котором снижается ценность человеческой жизни, разрушаются социальные связи и исчезают общие смыслы. В такой среде терроризм перестаёт быть экзотикой. Он становится одной из форм выражения накопленной деструкции. Важно понимать: речь идёт не только и не столько об исламе. Школьные шутинги, ультраправый террор, вспышки политического насилия — всё это проявления одного и того же кризиса. Терроризм питается отчуждением, неравенством, унижением и ощущением полной бессмысленности мирных способов влияния на реальность. Почему это будет повторяться Сетевые структуры, глобальная миграция, социальные медиа и технологическое удешевление насилия делают террористическую войну дешёвой и эффективной. Два человека с оружием или ножами сегодня способны вызвать эффект, сопоставимый с действиями целой дивизии полвека назад — по медийному и психологическому воздействию. Поэтому вопрос сегодня звучит не как «победили ли мы терроризм», а как насколько мы понимаем его природу. Силовые меры необходимы, но они работают только на уровне симптомов. Корни — глубже: в социальных разломах, культурных кризисах, утрате будущего для миллионов людей. Главное предупреждение ИГИЛ был не случайностью и не последним актом этой драмы. Он стал учебным образцом, показавшим, как в мире XXI века можно воевать без фронта, без государства и без армии — и при этом влиять на глобальный порядок. Сиднейский инцидент — каким бы он ни оказался в деталях — лишь напоминает: эта форма войны никуда не делась. Она ждёт новых носителей, новых знамен и новых поводов. Вопрос не в том, появится ли следующий «халифат 2.0». Вопрос в том, в какой идеологической упаковке, в каком месте и при какой реакции мира он возникнет. И именно этому миру — растерянному, поляризованному и уставшему — придется решать эту проблему. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot | Канал «Книги» @no_openspace_books |Текст статьи

Терроризм принято воспринимать как вспышку безумия: фанатики, вырванные из контекста, внезапное насилие, трагедия — и затем попытка как можно быстрее вернуться к нормальности. Но именно в этом и кроется ошибка. Терроризм давно перестал быть случайностью. Он стал устойчивым, воспроизводимым элементом современной войны, встроенным в саму ткань глобального мира.

Инцидент в Сиднее — стрельба во время публичного мероприятия, которая только что произошла и по которой ещё слишком рано делать окончательные выводы, — важен не столько сам по себе, сколько как напоминание. Пока следствие разбирается в мотивах и связях, уже можно сказать главное: подобные атаки почти всегда бьют не по военным объектам и не по государству как институту. Их цель — идентичность, чувство безопасности и доверие к реальности. Это и есть логика террористической войны. Не хаос, а расчёт Сергей Переслегин ещё много лет назад настаивал: терроризм — это не разновидность преступности, а особая форма войны, в которой слабый получает возможность воздействовать на сильного, не вступая с ним в прямое столкновение. Здесь не нужны фронты, танковые клинья или захват столиц. Достаточно точечного удара, правильно выбранного места и момента — и запускается цепная реакция: страх, медиавзрыв, политическое давление, перерасход ресурсов, общественная поляризация. В этом смысле террористический акт — это не финал, а спусковой крючок. Настоящее действие разворачивается после него — в новостях, социальных сетях, парламентских дебатах, на улицах городов. Именно там решается, была ли атака «успешной». ИГИЛ как прототип Исламское государство* в середине 2010-х стало первой организацией, которая довела эту логику до почти лабораторной чистоты. Это была не просто террористическая группировка и не просто повстанческая армия. Это был прототип асимметричной войны нового поколения. ИГИЛ сумел соединить в одном организме: • централизованное стратегическое мышление и полную тактическую автономию; • идеологическую мобилизацию и холодный экономический расчёт; • архаические формы насилия и ультрасовременные медиа-технологии. Они строили не только «халифат», но и экономику войны: нефть, налоги, контрабанда, вымогательство. Они превратили вербовку в индустрию, а пропаганду — в глобальный медиапродукт. Они понимали: удержание территории — временно, а вот воздействие на сознание — долговечно. Военное поражение ИГИЛ не отменило главного. Модель оказалась переносимой. Матрица, а не исключение Ключевой урок ИГИЛ состоит в том, что решающим фактором была не конкретная идеология. Радикальный салафизм стал для них удобным языком, но не единственно возможным. Принципиально важно другое: форма организации, способ действия, логика войны. ИГИЛ был интернационален по своей природе. Национализм внутри него считался преступлением. В его рядах воевали выходцы из десятков стран, включая профессиональных военных и силовиков («министр войны» ИГИЛ Гулмурод Халимов, командующий направлением Абу Умар аш-Шишани и многие другие, включая целые подразделения профессиональных иностранных наёмников типа Катаиб аль-Осса). Это делало его не локальной аномалией, а глобальным проектом, обращённым к тем, кто выпал из мирового порядка или ощущает себя его жертвой. Именно поэтому сегодня опасность заключается не в «возрождении ИГИЛ» как такового, а в копировании его технологий. Любая радикальная идеология — ультрарелигиозная, ультранационалистическая, экологическая или иная — при желании может использовать эту матрицу: • сетевую структуру вместо иерархий; • одиночных исполнителей вместо армий; • символические удары вместо территориального контроля; • управляемый хаос вместо фронтовых побед.

«Ненависть» - это слишком экспрессивно и переводит институциональные противоречия в личностную субъективную форму. В реальности Евросоюз - пример предельного развития сетецентрической системы, которая утратила цель и подменила ее интересами существования самой структуры управления. Для авторитарных режимов дихотомия власть-общество вырождается полной десубъективизацией общества, Евросоюз представляет собой иной путь, но в том же направлении: субъект управления утратил смысл своей деятельности, сделав из процесса управления своеобразный фетиш и подменив им цель своего существования. В этом смысле возник конфликт идентичностей, в котором есть только одно противоречие - это и делает конфликт авторитарных лидеров с Европейским союзом максимально ожесточенным по своей сути. При этом совершенно неважно, чем закончится борьба - все три пути развития выглядят тупиковыми и бесперспективными для масштабирования. Парадокс современного мирового порядка в том, что на фоне абсолютно объективного кризиса глобальной модели управления сформированы две концепции возможного выхода из этого кризиса - их условно можно разделить на глобалистский сетецентрический подход и жесткий авторитаризм с разделом мирового пространства на относительно суверенные зоны влияния. Разница последнего лишь в том, что одна концепция предусматривает пресловутую «многополярность» («Это наша корова и мы её доим»©), вторая концепция - та же самая многополярность, но при доминировании США как арбитра при противоречиях между разными «многополярными» площадками. Проблема в том, что обе ключевые модели (глобалистская и изоляционистская) никак не разрешают базовое противоречие текущего мирового кризиса: избыточную сложность управляемого объекта (мирового пространства) и недостаточную структурность управляющего контура. ЕС в этом смысле даже переструктурирован, но это как раз тот случай, что его сложность носит характер саморазвития, без проекции на объект управления. Поэтому ЕС перебюрократизирован сверх всякой меры, но точно так же неспособен разрешать противоречия, связанные со сложностью управляемого им объекта. Поэтому в схватке между изоляционизмом и глобализмом проигравшим остается само человечество, которое вне зависимости от ее итогов останется в рамках кризисной модели с тем же самым базовым противоречием, которое и привело систему к кризису. Это не означает тупика. Это значит лишь то, что новая идея, способная разрешить тупиковое противоречие, еще не стала воплощаемой реальностью. Ее время пока не пришло.

«The Sims» предлагают ограничить в России. Общественники выступили за запрет игры для несовершеннолетних. По их мнению, The Sims якобы транслирует жестокость, насилие и «неправильные ценности», поэтому доступ детям и подросткам стоит закрыть.

Та же история, что и с «Роблоксом». «Симс» - это не игра, а платформа, позволяющая пользователю самому создавать персонажей, наделять их набором свойств, характером, создавать целые семейные и групповые кланы - в общем, в определенном смысле это смесь «Лего», «Тамагочи» и много чего другого. По факту, это конструктор, из которого можно собирать самые разные сюжеты. И та же самая история: проблема не в самой платформе, а в том, как пользуются ею те, кто в ней находится. Полная аналогия с кухонными ножами, которые лидируют в списке орудий преступлений, но ни у кого (пока) в голову не приходит их запрещать, так как убивает не нож, убивает человек. С Симсами и иными аналогичными играми всё то же самое - нехорошие вещи генерирует не платформа, а тот, кто на ней находится. Самой игре, между прочим, уже более 20 лет, в нее встроены инструменты родительского контроля (и опять-таки: а кто должен следить за своими детьми, и если родителям неинтересно, чем заняты их дети, то почему какие-то неизвестные дяди и тети сделают это лучше?) Проблема остается прежней: нужно вести борьбу не с нейтральными платформами, а с бескультурьем и социальными девиациями - но запретами такие вещи не решаются, хотя, конечно, это куда как проще и понятнее для «общественников». С другой стороны, проблема может решиться сама собой: постоянные сбои интернета и его хронические отключения в конечном итоге урегулируют любое беспокойство за подрастающее поколение. Нет интернета - нет игр. Идите на улицу. Пращуры как-то же жили без интернета, вот и вы проживёте.

Это ситуация, когда Зеленский пытается переложить ответственность, сняв ее с себя. Предложение на грани демагогии - он отказывался проводить выборы, апеллируя к военному положению, но в таком случае он взял на себя ответственность за то, как и каким образом будет завершен военный конфликт. Теперь сделать лихой маневр и предложить эту ответственность взять на себя другим - это, мягко говоря, цинично. У любого решения есть последствия. Раз Зеленский взял на себя всю полноту власти - то и решение о завершении конфликта принимать ему и только ему. Без прыжков в сторону. Либо сдавать полномочия. Тоже, кстати, выход.

Две дороги к справедливости: Россия и Китай на одной карте Справедливости в обществе можно достичь двумя главными способами: мы хотим, чтобы не было богатых или мы хотим, чтобы не было бедных. Первая дорога ведёт вверх, к тем, кто накопил слишком много: ограничить чрезмерное богатство, перераспределяя ренту, вводя прогрессивные налоги, разбираясь с офшорами и монополиями. Вторая дорога идёт вниз, к тем, кто оказался слишком низко: поднимать бедных через массовое образование, доступное здравоохранение, реальные социальные лифты, инфраструктуру и целенаправленную помощь. Оба пути работают, у обоих есть своя правда и логика, у обоих есть свои «дорожные карты». Можно идти по одному, по другому или по обоим сразу, но главное — идти. А можно зависнуть посередине и делать вид, что ничего не происходит. Россия и Китай — две страны с социалистическим прошлым, но с совершенно разными траекториями после старта реформ. Обе столкнулись с ростом неравенства. Результаты получились противоположными. 1. Ограничение чрезмерного богатства Россия: почти полный застой. Приватизация 90-х создала олигархический класс, который сохранился и прирос новыми «друзьями». Ренты не трогают, прогрессивный налог ввели символический и только для доходов выше 5 млн рублей в год, офшоры цветут. Топ-1 % владеет 45–58 % национального богатства (по разным оценкам Credit Suisse и ВШЭ). Миллиардеры из списка Forbes умножаются даже в условиях военного конфликта. Оценка: 0.10–0.15 из 1. (1 - очевидное движение к цели с реально достигаемыми результатами, 0 - отсутствие такого движения даже в символическом виде) Китай: не идеал, но серьёзное движение. КПК жёстко ограничивает тех, кто «слишком высовывается» (кампании против коррупции, исчезновения миллиардеров, запрет на чрезмерные бонусы топ-менеджерам госкомпаний). Богатство топ-1 % — около 30–33 %, а не 50+. Ключевые отрасли остаются под контролем государства. Оценка: 0.45–0.55 из 1. 2. Подъём тех, кто внизу Россия: есть прогресс, но в основном восстановительный. Крайняя бедность упала с 35–40 % в конце 90-х до 9–11 % сейчас. Материнский капитал, детские пособия, индексация пенсий выше инфляции в отдельные годы — это всё работает. Но это точечные меры, а не система. Социальные лифты ржавеют: образование и медицина в регионах деградируют, переезд в Москву/Питер остаётся главным способом выбиться. Оценка: 0.35–0.40 из 1. Китай: мировой чемпион. За 40 лет поднял из крайней бедности более 800 миллионов человек — 75 % всего глобального снижения бедности за этот период. Сельские программы, массовая урбанизация, доступ к образованию, инфраструктура в каждой деревне. К 2021 году официально объявил о полной победе над абсолютной бедностью. Оценка: 0.85–0.90 из 1. Итоговая оценка по шкале 0–1 Россия — 0.23–0.27 Китай — 0.65–0.75 Почему такая пропасть? Россия сознательно зависла посередине между двумя дорогами: ограничивать «своих» олигархов опасно для устойчивости режима; строить настоящие лифты для всех — значит создавать независимый средний класс, который начнёт задавать вопросы, на которые что-то нужно отвечать. И без демагогии. Китай выбрал одну дорогу (вторую) и прошёл её почти до конца, попутно подрезая крылья тем, кто слишком быстро взлетал по первой. Результат: в Китае несправедливость всё ещё есть, но она стала исключением, а не правилом. В России она остаётся повседневной погодой: богатство защищено силовиками и лояльностью, бедность смягчается ровно настолько, чтобы не взорвалось, а социальные лифты работают в основном для детей элиты. Пока в России не будет сделан волевой выбор — пойти хотя бы по одной из двух дорог по-настоящему, — справедливость останется красивым словом для выступлений, а несправедливость — обычной жизнью большинства. Китай доказал, что даже при авторитарном режиме это возможно. Россия пока доказывает обратное.

Президент Венесуэлы Мадуро провел митинг сторонников, на котором провозглашал ритуальные антиамериканские и антиимпериалистические лозунги. Правда, был и нюанс: эти лозунги он со всей латиноамериканской экспрессией выкрикивал на английском языке. Если учесть, что значительная масса сторонников Мадуро - это обычные жители местных трущоб-барио, знание иностранного языка в перечень их жизненных потребностей вряд ли входит. На митинги эти люди ходят не то чтобы по принуждению, но по завершению массового мероприятия участникам раздают продукты (так называемые CLAP*-пакеты), и здесь их интерес вполне очевиден. Человек на трибуне и в красном берете кричит на английском языке: «Долой американский империализм!» толпе, которая английского не понимает, для телевидения стран, которые на него внимания не обращают. Это даже не пропаганда — это политический театр абсурда в чистом виде. * CLAP (Comités Locales de Abastecimiento y Producción) — это государственная программа Венесуэлы по распределению субсидированных продуктов питания, запущенная в апреле 2016 года президентом Мадуро на фоне острого дефицита товаров, гиперинфляции и экономического кризиса |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot | Канал «Книги» @no_openspace_books

Есть такое понятие «туман войны» - термин, описывающий неопределенность и неполноту информации о реальной обстановке на поле боя. Сегодня возник вполне осязаемый «туман мира» - и точно так же он описывает неопределенность и неполноту информации о реально происходящих переговорах о мире в районе российско-украинского конфликта. Тишина стала такой густой, что в ней уже звенит. Когда одновременно замолкают Киев, Вашингтон, Брюссель и Москва, это обычно означает одно: на столе лежат варианты соглашения, о которых предпочитают не говорить вслух. Любая утечка способна разрушить конструкцию ещё до того, как стороны решатся поставить подписи. Трамп во второй срок действует иначе. Меньше публичных выпадов — больше методичного давления. Активность НАБУ, которое неожиданно вернулось к давно забытым делам ближайшего окружения Зеленского, выглядит как часть этой новой логики. Возможно, совпадение. Но слишком уж точно попадает в нерв украинской политики. Из Вашингтона приходит сигнал: план урегулирования сформирован, и окно возможностей не бесконечно. Формальных дедлайнов никто не объявляет, но кулуарные сроки часто обсуждают именно в районе католического Рождества — периода, когда политическая пауза может сделать затяжку особенно чувствительной. Европейцы тоже заметно смягчили риторику. Те, кто осенью пытался играть в «ястребов», сейчас активно ищут компромиссные формулировки. Похоже, что для Брюсселя важно не сорвать процесс, даже если придётся принять большую часть американского плана. Заметна попытка сохранить лицо, но не выйти из общего коридора решений. Москва сохраняет своё характерное молчание. Это может означать как осторожное наблюдение, так и готовность рассматривать разные варианты — американский, европейский или промежуточный. Важно лишь, чтобы они фиксировали линию боевого соприкосновения и задавали параметры будущей безопасности, вроде буферных зон или ограничений по вооружениям. На фронте — закономерное оживление. Растут масштабы ударов по инфраструктуре, участились попытки локальных наступлений. Такое нередко происходит перед серьёзными политическими решениями: каждая сторона стремится улучшить позицию, чтобы вступить в переговоры в более выгодной конфигурации. Сроки действительно сжимаются. Всё чаще звучит оценка, что ключевые договорённости могут быть достигнуты не весной 2026-го, а значительно раньше — где-то в январе, когда у Трампа будет максимум политического ресурса для внешнеполитического результата. Позже приоритеты могут сместиться внутрь страны, и конфликт рискует уйти в долгую заморозку. Если мирный формат будет согласован, тишина действительно может наступить — пусть временная. Не потому что кто-то одержал окончательную победу, а потому что всем участникам требуется передышка перед новым этапом. Европа смотрит на Балтику с растущей тревогой, Россия усиливает те же направления, а Украина рискует оказаться в положении, где ей придётся принять условия, сформированные без её ведущей роли. Тишина перед решениями всегда звучит особенно громко. Похоже, что этот момент уже близко.

Почему запрет Роблокс является абсурдом? Потому что архитектурно Роблокс — это не игра, это платформа, на которой с помощью имеющихся инструментов пользователь может создавать сам свои игровые вселенные — для себя лично или для других участников. По сути, это виртуальный конструктор «Лего», из которого можно создать — ну, много чего создать. На что у играющего в него хватит фантазии и умения. Логично предположить, что в подобной ситуации всегда будут возникать те или иные девиантные отклонения — от ЛГБТ-контента до экстремизма. Но являются ли девиации поводом для полного блокирования? Как именно блокировка «совсем» устранит угрозу этих девиаций - сами-то девианты никуда не деваются, они просто перейдут в другие места. Точно так же как мошенники из заблокированного Ватсапа перебираются в скрепный Макс. Роблокс получал предупреждения годами, но вместо создания системы модерации под наши законы ушёл в игнор. Поэтому было принято решение без особых заморочек всё закрыть раз и навсегда. Для выведения тараканов было решено просто сжечь дом. Нет дома — нет проблемы надоедливых насекомых. Всем хорошо. Главное - решение радикальное, не требующее никаких усилий. «Нет человека - нет проблем». А, нет, это что-то из другого сюжета. Вычеркиваем… Чтобы два раза не вставать, давайте заодно запретим куклы Барби — всегда можно купить двух Барби и играть с ними в нетрадиционные отношения. Её дружка Кена, кстати, тоже - а вдруг? Давайте запретим игрушечные пистолеты — дети ненароком могут начать играть в террористов. Палки, кстати, тоже нужно запретить — вдруг ребенок возьмет ее в руку и вместо крапивы начнет дубасить соседского мальчика? В таких делах главное — поставить задачу запрещать. А дальше простор для творчества ничем не ограничен. Просто у взрослых дядь и теть своя собственная метавселенная, в которой они строят один большой концлагерь, где запрещено всё. Вопрос в таком случае — кто запретит их игру? |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot | Канал «Книги» @no_openspace_books