Открытое пространство

(1) Тупик, в котором оказался российско-украинский конфликт, следует рассматривать шире: это проявление гораздо более масштабного, системного кризиса. Как и любой тупик, он требует своего разрешения. Одной из фундаментальных закономерностей мировой политики является стремление государства после стратегического поражения к реваншу. Он может принимать разные формы. Простейшая — «мы можем повторить»: попытка восстановить утраченные позиции военным путём. Более сложная — использование поражения как повода для пересмотра самой модели развития, которая к этому поражению привела. В середине XIX века Россия пережила именно такое стратегическое поражение в Крымской войне. С военной точки зрения её результат можно назвать почти ничейным, однако политические последствия разрушили прежнюю конструкцию европейских отношений и роль России как «жандарма Европы». Это поражение стало триггером масштабных внутренних реформ: отмена крепостного права, военная реформа, снижение военной нагрузки на бюджет и высвобождение ресурсов для судебной, земской и городской реформ. Страна перешла к модернизационной модели развития — и весьма успешной. Уже через пятнадцать лет на Лондонской конференции был отменён принцип нейтрализации Чёрного моря. России вернули право проводить самостоятельную политику на юге, хотя Балканы при этом надолго превратились в пороховую бочку Европы — но это уже другая история. Противоположный подход продемонстрировала Германия после куда более тяжёлого и унизительного поражения в Первой мировой войне. К власти в 1933 году пришёл режим, выбравший реванш по схеме «можем повторить». Это неизбежно привело ко Второй мировой войне и ещё более сокрушительному поражению. Германия действительно провела модернизацию, но она была узко заточена под военные задачи и не привела к комплексному обновлению страны. Современный конфликт между Россией и Украиной лишь внешне напоминает двустороннюю войну. В действительности он стал попыткой пересмотра итогов поражения в Холодной войне. Формально курс на реванш был обозначен ещё в 2007 году в Мюнхенской речи Владимира Путина. Поэтому военные действия на Украине скорее следует рассматривать как столкновение России с Западом — вне зависимости от того, что вкладывается в это понятие — целью которого стало изменение положения России как страны, проигравшей предыдущий глобальный конфликт. Сегодня можно утверждать, что выбранная модель реванша вряд ли способна привести к положительному результату. Вместо широкой модернизации страна сделала ставку на агрессивную экспансионистскую политику, чрезвычайно затратную даже для самых развитых экономик. Экспансия может быть оправдана, когда речь идёт о создании и освоении новых рынков. Но борьба за уже сформированные и поделённые рынки почти никогда не окупает затрат. Модернизация же может открывать новые ниши и возможности, делая экспансию рациональным инструментом закрепления успеха. К сожалению, Россия выбрала путь передела существующего. Амбициозная идея «энергетической сверхдержавы» могла бы быть продуктивной при ставке на новые технологии производства энергии, создание стандартов и их продвижение на мировых рынках. Вместо этого был выбран экстенсивный путь наращивания устаревшей инфраструктуры газопроводов («Потоки»). Эта же линия продолжается и сегодня — в восточном направлении, через проекты «Силы Сибири». То есть власть фактически предпочла повторение уже проявившихся ошибок — словно для закрепления. В таких условиях реванш выглядит сомнительным по своим потенциальным результатам, а переход к откровенно силовой политике становится признанием провала попыток добиться желаемого невоенными средствами. Как итог, конфликт на Украине зашёл в глубокий тупик, а его продолжение лишь ухудшает стратегическое положение России — вне зависимости от оперативных успехов или неудач, которые пока даже не просматриваются.

Отправка на Украину и развертывание «стены дронов» на основе технологии компании Atreyd — это в чистом виде полигонные испытания европейских систем при подготовке Европы к современным видам боевых действий. Сама компания-производитель почти что анонимна и скорее всего, используется в качестве прикрытия реальных производителей, чтобы не создавать для них репутационных рисков в случае неудачи. Суть «стены» заключается в применении «роевой технологии», позволяющей множеству дронов-перехватчиков действовать согласованно на основе единых алгоритмов. Задача «стены» - прикрывать воздушное пространство по объему, производя подрывы дронов-перехватчиков вблизи ударного беспилотного аппарата. По сути, тот же принцип, что и «обычной» противовоздушной ракеты. Цель — либо разрушить ударный беспилотник, либо изменить его траекторию, не позволяя ему поразить намеченный объект. В общем виде это классическое соревнование между наступательными и оборонительными вооружениями, поэтому никакого «чудо-оружия» данная технология из себя не представляет. В следующей итерации ударные вооружения будут изменены настолько, что смогут преодолевать эту «стену», что потребует новых изменений уже для оборонительных технологий. Здесь важно иное: зона украинского конфликта превратилась в боевой полигон для испытаний новейших систем вооружений и используется для подготовки к следующим боевым конфликтам. Потенциально ближайший конфликт — столкновение России и Европы, а потому стоит рассматривать эти полигонные испытания как подготовку к нему. При этом в Европе продолжают происходить «вторжения» неизвестных беспилотников вблизи важных и стратегических объектов — аэродромов, военных баз, промышленных предприятий. Сам факт того, что эти беспилотники остаются «неизвестными», и не предпринимаются никакие попытки для их перехвата и хотя бы определения их происхождения и типа, может говорить лишь об одном — европейцев буквально приучают к данной угрозе, а значит, когда будет готова технология противодействия ей, произойдет масштабная «рекламная кампания» (с возможным острым кризисом, связанным с реальным нападением на какой-либо объект в Европе), за которой последует выделение колоссальных средств на закупку и постановку на боевое дежурство подобных систем. Учитывая огромные географические расстояния, измеряемые тысячами километров по протяженности и немалую высоту, которую требуется защитить, счет дронов-перехватчиков может пойти даже не на миллионы, а десятки миллионов штук. Плюс вся инфраструктура их эксплуатации. Это миллиарды и миллиарды евро (а скорее всего, суммы с еще большим количеством нулей). Логично, что за этот новый рынок, которого еще нет, о который ускоренно создается, будет развернута нешуточная борьба, на кону стоят колоссальные ассигнования и доходы. Не менее логично будет предположить, что пока украинский конфликт крайне важен для формирования подобных рынков именно как испытательный полигон, позволяющий отработать применение новейших систем в реальных боевых условиях. Уже поэтому никакого резона прекращать его европейцы не видят, и за дежурными фразами о необходимости его прекращения всегда следует «но», а как ёмко и грубо сказал Эддард Старк в «Игре престолов»: «Всё до слова «но» - лошадиное дерьмо». |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot

«Россия на грани самого большого кризиса с начала 90-х. Конфликт затягивается на долгие годы. Экономика падает. В стране тестируют полную блокировку интернета» Умному человеку очевидно, что нужно готовиться к большим переменам. Большинство окажутся к ним не готовы и потеряют всё. Если вы не хотите оказаться среди них, читайте известного экономиста Александра Воронкова. Он не только заранее предсказал начало СВО, но и спас десятки тысяч читателей от покупки доллара по 120 и других шокирующих событий. А сейчас по фактам объясняет, к чему нам готовиться этой зимой, что будет с недвижкой и рублём (спойлер: ничего хорошего), какие банки лопнут из-за высокой ставки и куда направить деньги прямо сейчас. Подписывайтесь, чтобы быть в курсе всех инсайдов заранее: @voronkovinvest

(2) Таким образом, американская элита вновь оказалась в ситуации системного вызова, сопоставимого по масштабу с кризисами столетней давности. Разница лишь в том, что уровень её внутреннего истощения, институционального и кадрового, сегодня, возможно, глубже, чем тогда. Существующие механизмы воспроизводства элиты дают сбои, и её способность эффективно реагировать на новые политические игроки вызывает сомнения. Перед традиционной элитой стоит выбор: либо выработать новый инструмент, который позволит восстановить контроль над политическим процессом, либо пытаться кооптировать «новых претендентов», принимая риск постепенной утраты монопольной роли. Последний вариант фактически означает частичное поражение, поскольку не гарантирует сохранения прежней структуры власти. Однако и бездействовать элита не может: после Трампа к власти могут прийти другие представители его круга, что для старого истеблишмента выглядит уже не угрозой, а стратегически неприемлемым сценарием. Попытки убийства Трампа, которые имели рациональный смысл до выборов 2024 года, теперь его утратили: в плотине образовалась не просто трещина, а пролом. И это в корне меняет все ранее применявшиеся подходы: манипуляции при подсчете голосов в 2020 году или попытки убийства Трампа в 2024 году. Теперь нужна не точечная оперативная реакция, а полноценное институциональное решение. А вот способна ли старая элита на него - это и есть ключевой вопрос ее выживания. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot

(1) Несмотря на отсутствие юридически закреплённого сословия, в Соединённых Штатах сложилась устойчивая элитная среда, которую условно называют old money — семьи, чье политическое и экономическое влияние сохраняется на протяжении нескольких поколений. Обычно речь идёт о 100–300 наиболее влиятельных фамилиях, тогда как более широкий круг американской верхушки может насчитывать около 500–1000 семей, включая представителей как «старых», так и «новых» состояний. К наиболее известным политическим династиям относятся Кеннеди, Рузвельты, Буши и Адамсы; среди финансовых и промышленных — Рокфеллеры, Морганы, Вандербильты, Форды, Дюпоны, Карнеги. Восточно-костовые «Boston Brahmin» — Лоуэллы, Кэботы, Ливингстоны — традиционно считаются ядром старой элиты. В более поздний период в верхний слой вошли и крупные предпринимательские кланы вроде Уолтонов, Марсов, Мэрдоков и Блумбергов. На рубеже XIX–XX веков американская элита столкнулась с серьёзным вызовом: рост организованной преступности в периферийных регионах и крупных городах начал создавать угрозу проникновения криминальных структур в политическую систему. На местном уровне связка «мэр — шериф — судья» в ряде случаев либо оказывалась под давлением преступных группировок, либо сама становилась частью коррупционных схем. Параллельно укреплялись этнические мафии — прежде всего итальянская и ирландская, — стремившиеся использовать политические каналы для закрепления влияния. В отличие от России конца XX века, где региональные криминально-экономические группы сумели занять ключевые позиции в государственной системе, американская традиционная элита смогла сформировать институциональные барьеры, ограничившие подобную экспансию. Важную роль в этом сыграло формирование современных федеральных силовых структур, прежде всего ФБР, которое стало инструментом централизации борьбы с организованной преступностью и ограничения её доступа к федеральной власти. Элите удалось сохранить политическое преобладание, жестко контролируя критерии допуска в свои ряды и предотвращая появление параллельных центров влияния. Тем не менее, в XXI веке американская верхушка столкнулась с новым вызовом. Появление Дональда Трампа в роли национального лидера стало для неё признаком внутреннего напряжения. Трамп представляет собой часть элиты, не относящуюся к традиционному «аристократическому ядру». Он принадлежит к группе экономически сильных, но институционально маргинализованных игроков, которые оспаривают сложившийся порядок распределения власти. Его лозунг «Make America Great Again» содержал не только политико-идеологическое послание массовому избирателю, но и скрытый вызов старым элитам: обвинение в утрате управленческой компетенции и способности поддерживать международное лидерство страны. В свою первую каденцию Трамп действительно был вынужден опираться на кадры, тесно связанные с традиционными элитными группами, что ограничивало его возможности. Его поражение в 2020 году стало для старой элиты подтверждением того, что система по-прежнему способна блокировать нежелательных претендентов. Однако возвращение Трампа в 2024 году обозначило новую ситуацию. Кадровая слабость как республиканской, так и демократической партий привела к тому, что ни одна из сторон не смогла выдвинуть сопоставимую по влиянию фигуру. Трамп же сумел собрать команду, в которой представители старой элиты занимают подчинённые роли, тогда как ключевые позиции получили выходцы из групп, находящихся на периферии традиционной элитарной структуры. Эти силы демонстрируют критическое отношение к старой аристократии и не считают её способной эффективно отвечать на вызовы, стоящие перед США.

Российская экономическая модель всегда пытается решить специфическую российскую финансовую трилемму изыскания ресурса на три направления: расходы на оборону и внутреннюю безопасность, социальное обеспечение и инвестиции в человеческий капитал и инвестиции в развитие производства и инноваций. Как и для любой трилеммы, одно из направлений всегда оказывается «лишним», найти ресурс одновременно на три невозможно без потери качества для всех. Поэтому Россия совершала модернизационный рывок либо в условиях резкого снижения расходов на оборону и отказ от экспансионистской политики (что произошло в 19 веке после поражения в Крымской войне и добровольно-принудительного отказа от сомнительного звания «жандарм Европы), либо за счет очень жесткой социальной политики, как это было в годы первых пятилеток. Хрущевская оттепель характеризовалась умеренным откатом военных расходов (впрочем, накопленных вооружений тогда было достаточно для ведения полноценной региональной войны со складских запасов), что привело к масштабному решению ключевой социальной проблемы того периода — обеспечения населения собственным жильем. Сегодня военные расходы и расходы на внутреннюю «стабильность» являются ключевыми для выживания режима, поэтому инвестиции в будущее экономики пущены на самотек. Более того — нынешнее повышение налогового бремени ликвидирует единственный инвестиционный ресурс, который еще оставался — прибыль предприятий и доходы граждан. Они подлежат тотальному изъятию для решения первых двух задач. К чему это приведет, ясно: к продолжению технологической отсталости. А в условиях жесточайшей конфронтации с Западом и уже никем не скрываемой вассальной зависимости от Китая рассчитывать на инвестиции и поставку технологий ни с запада, ни с востока не приходится. Решение в целом очевидное — прекращение экспансионистской политики «куда ступила нога российского солдата — то наше», но для правящего режима это не вариант: он сразу же теряет внутреннюю устойчивость и должен будет немедленно проводить процесс либерализации внутреннего пространства. Тем самым подписывая себе приговор. Поэтому на данном этапе стабильность может быть обеспечена только за счет будущих поколений, которые обрекаются на жизнь в стране-изгое со всеми вытекающими из этого последствиями. Так тоже можно жить: Венесуэла, Иран, Северная Корея не дадут соврать. И, кстати, достаточно долго. Однако отказ от инвестиций в будущее означает, что ресурс, выделяемый на первые две задачи, будет сокращаться. И в какой-то момент трилемма превратится в дилемму: за счет чего обеспечивать одну из оставшихся двух задач. Учитывая же, что Россия несравнимо больший социальный субъект, чем «дружественные» страны-изгои, динамика деградации будет тоже существенно более высокой. Никаких десятилетий в таком формате не будет. Хорошо, если этот вопрос встанет в тридцатые годы. Но скорее всего, уже к концу двадцатых его придется решать, и решать как можно быстрее. Однако стоит понимать, что выбора на самом деле нет. Приоритетные направления объективно предопределены. Любой выбор сегодня иллюзорен, так как стабильность режима есть критерий абсолютный. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot

(2) Феодальная распря в стиле «Игры престолов» выглядит более перспективно с точки зрения формирования будущего устойчивого мирового порядка, поэтому скорее всего, нынешний распад будет сопровождаться в основном хаотизацией «многополярности», которую будут скреплять и структурировать имперские структуры, единственным предназначением которых станет их будущая гибель, но при этом они дадут возможность сформировать новый глобальный проект управления, который позволит совершить переход к более высокой фазе развития. Говоря иначе, биполярный мир на данном этапе развития весьма вероятно будет существовать в окружающем хаосе «многополярности», что принципиально станет отличать его от предыдущей биполярной системы США-СССР. В этом смысле позиция Китая, который всеми силами отбивается от сомнительной чести стать вторым после США центром силы и сформировать вместе с ними биполярный мир, выглядит стратегически взвешенной — имперский формат сверхдержав неизбежно ведет их к гибели. Китай не видит себя в роли сверхдержавы потому, что для него чужда идея Данко, рвущего из груди сердце, чтобы осветить остальным путь. Пусть светит кто-то другой. Позиция весьма эгоистична, но более чем рациональна. Стоит понимать логику развития набирающего ход процесса. Хаос никогда не бывает абсолютным — в его недрах всегда рождаются зародыши новых структур. Уже сейчас можно различить первые контуры будущей фазы развития: сеть как форма новой онтологии. Если империя опиралась на вертикаль власти и принуждения, то новая форма, возможно, будет строиться на горизонтальных связях и динамическом равновесии интересов. Управление перестанет быть внешним процессом — оно станет имманентным свойством самой системы, подобно тому, как в живом организме регуляция осуществляется не приказом, а согласованием миллиардов клеток. Такой тип организации можно условно назвать инфосинергетическим обществом. Его устойчивость определяется не мощью центра, а скоростью и качеством обмена информацией между элементами. В нём насилие теряет эффективность — оно слишком грубо для тонких структур взаимодействия. Здесь власть превращается в форму коммуникации, а насилие — в сбой протокола, который система стремится автоматически устранить. Но путь к этому состоянию будет долог и очень непрост. Переходный период технофашизма неизбежен, поскольку именно он создаёт ту предельную точку напряжения, без которой невозможен фазовый скачок. Только исчерпав потенциал принуждения, человечество сможет понять, что управлять сложностью можно лишь через согласие, а не через страх. И, возможно, тогда на смену империям и феодальным распрям придёт не новая власть, а новая экология смыслов — самоорганизующаяся сеть сознаний, для которой понятия “власть” и “подчинение” утратят прежний смысл. В складывающемся сегодня промежуточном состоянии глобального пространства можно увидеть элементы двух основных тенденций: сеть как система тотального контроля и сеть как система самоорганизации и стремительного усложнения системы через децентрализацию. Технофашистские тенденции проявлены в цифровом надзоре, алгоритмическом управлении, социальных рейтингах разных видов, корпоративном контроле данных, милитаризации ИИ. Параллельно им возникают и зародыши новой сети: open-source, распределённые автономные организации (DAO), Web3, независимые образовательные и исследовательские сообщества, нейронные кооперативы. Целью сетевой самоорганизации становится состояние, когда власть перестаёт быть инструментом контроля и превращается в свойство коммуникации. Человек в такой системе перестаёт быть объектом управления и становится элементом самоуправляющейся Вселенной. И тогда вопрос «кто правит миром» теряет смысл, потому что мир начинает править собой. Любой даже очень простой организм не нуждается во внешних командах для осуществления своей жизнедеятельности — он формирует управление собой сам. Самая примитивная бактерия устроена на порядки сложнее любого Тысячелетнего рейха с его идеей тотального контроля над всем. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot

Переход систем управления на глобальном или локальном уровнях к тем или иным видам технофашизма (в зависимости от начальных условий, уровня разрушения классического управления и культурных особенностей) обусловлен сегодня избыточной сложностью техносферы по сравнению с технологиями управления. Мировая цивилизация столкнулась с пределом сложности, который определяется как критический дисбаланс между техно- и инфосферой (или в понятийном пространстве марксизма — неразрешимым противоречием между производительными силами и производственными отношениями). Перед попавшей в такой неразрешимый кризис системой есть только два выхода — либо «вверх», через преодоление барьера между двумя фазами развития, либо «вниз», через максимальное упрощение с демонтажом сложных подсистем. Пока нельзя сказать, в каком именно направлении будет достигнут результат попыток разрешения сегодняшнего кризиса, так как немного парадоксальным образом и тот, и другой вариант будут сопровождаться разрушением сложившегося мирового порядка. Просто для движения «вниз» разрушение порядка является целью, для движения «вверх» - инструментом, но внешне первая фаза событий будет носить один и тот же деструктивный характер. Нет необходимости задерживаться на доказательствах и примерах идущего демонтажа «старого» мирового порядка — они буквально налицо. Однако вопрос «что дальше» сегодня не имеет ответа, так как этот ответ будет формироваться в ходе разрушения прежнего порядка через создание «точек роста» будущей системы, которые станут жестко конкурировать друг с другом и победитель получит возможность инсталлировать свой проект в возникший в ходе разрушения прежнего порядка хаос. До этого еще далеко, а потому любые утверждения о результате этих процессов и событий, пока могут носить исключительно спекулятивный характер. Еще ничего не предопределено. Промежуточная система управления, которая будет в том или ином виде сформирована на «переходе», в целом определилась — тот самый пресловутый «технофашизм» (или если угодно, чуть менее жесткое определение «технофеодализм»). В силу промежуточного и временного характера такой системы управления она будет очень сильно различаться в разных регионах и локациях, единственным совпадающим признаком для разных стран и регионов будет непреходящее насилие, как инструмент поддержания устойчивости подобных систем управления. Насилие же станет причиной, по которой такие системы управления в итоге не выдержат напряжения и распадутся — слишком ресурсозатратное управление «пожрет» себя изнутри. Причем чем выше уровень террора и насилия — тем быстрее будут проходить процессы эволюции такой террористической системы. (Это как со звездами — звезда огромной массы проходит свой жизненный цикл несравнимо быстрее звезды меньшей массы за счет стремительного расходования ресурса: вещества, из которого звезда состоит) Цивилизация уже проходила через подобную стадию развития в Средние века, и нашла лишь два решения: империя или бесконечная феодальная распря-файда. Причем империя — это наиболее неустойчивое решение, все империи основаны на идее бесконечной военной экспансии, и всегда приходят через исчерпание своего ресурса к разрушению. Наиболее долго просуществовавшая империя — Римская — смогла продержаться полтысячи лет, но и то за счет того, что половину этого срока существовала в формате точно такой же бесконечной внутренней файды, да еще вдобавок и расколовшаяся на две составные части — Западную и Восточную (Византию). Это, кстати, к вопросу об отечественных апологетах строительства очередной реинкарнации Российской империи. Они фактически ратуют за будущую очередную катастрофу нашей страны, так как имперская Россия сможет существовать только в формате бесконечных войн, подрывающих ее развитие и в конечном итоге обессиливающих ее. И обеспечивающих хроническое отставание от остального мира.

Сегодня можно услышать громкие заявления о «дедолларизации» мировой экономики. Китай снижает долю доллара в своих международных расчётах — теперь она опустилась ниже 50 процентов. На первый взгляд, это будто бы знак надвигающегося конца долларовой эпохи. Но не всё так просто. Да, формально расчёты в долларах действительно сокращаются. Однако ключ к разгадке скрыт в одном, казалось бы, небольшом нюансе: китайский юань остаётся валютой, жёстко контролируемой Народным банком Китая. Проще говоря, это не свободно обращающаяся, а управляемая валюта. И этот факт радикально меняет картину. За пределами китайского экспорта юань почти бесполезен. Им нельзя свободно расплатиться, нельзя свободно купить активы или вложиться в бизнес без разрешения Пекина. Поэтому смысл накапливать юани или хранить их в резервах есть лишь у тех стран, чей товарооборот с Китаем действительно велик. Для всех остальных — это, скорее, валютный экзот. Более того, курс юаня устанавливается не рынком, а решением китайского Центробанка. Сегодня он может быть выгодным, завтра — уже нет. Любые накопленные резервы в юанях несут в себе риск: предсказать действия регулятора невозможно, а ликвидность таких активов сомнительна. Юань не выполняет ключевую задачу мировой валюты: быть мерой стоимости. Именно поэтому разговоры о скором «падении доллара» выглядят больше как политическая риторика, чем как экономический прогноз. Да, Китай уверенно расширяет влияние, но до статуса полноценной мировой валюты юаню ещё далеко. Доллар же остаётся тем, чем он был последние десятилетия, — главным инструментом международных расчётов, универсальным эквивалентом доверия и ликвидности. И пока у мира нет другой такой валюты (даже евро, который во многом является более привлекательной, чем юань, валютой, не составляет доллару значимой конкуренции за пределами европейской экономики), говорить о «конце долларовой эры» рано. Наконец, еще одно соображение, без которого будет невозможно понять ключевые критерии определения «мировая валюта». Она должна быть подкреплена не только экономической мощью и доверием к финансовой системе страны-эмитента такой валюты. Она должна быть подкреплена и статусом сверхдержавы - то есть, силовой составляющей. Поэтому, кстати, у евро нет и не может быть перспектив на звание мировой валюты. Да, в общем-то, никто такой задачи и не ставит. С юанем - всё то же самое, без отклонений. Он - нормальная региональная валюта, где регионом является зона экспорта Китая. Мировой валютой юань в обозримом будущем не станет. Для этого нет предпосылок. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot

Периодические ссылки на некие «западные» разведки и стопроцентные инсайды прямо из недр китайского политбюро о готовности Китая напасть на Тайвань не имеют с действительностью ничего общего. Проблема всех этих сообщений в том, что они не способны дать ответ на вопрос: «зачем?» Кстати, по Глазычеву (выдающийся советский и российский урбанист) вопрос «зачем» - это всегда вопрос стратегии. Важнейший вопрос. В китайской политической нотной грамоте отсутствует термин «аллегро» («быстро»). В китайской философии отсутствует привычный для нас «выбор одного из двух зол» - китайцы предпочитают выбирать оба, справедливо полагая, что любой выбор сужает пространство решений. Для китайца существование в триалектическом пространстве из трех неопределенных переменных (субъект-объект-среда) совершенно естественно, он никогда не стремится это пространство упростить и выхолостить, обладая ментальностью нелинейного способа мышления. Ему в нем вполне комфортно. Поэтому переносить на китайскую культуру принятия решений европейские традиции — это сразу ошибка. Китайцы ждали сто лет решения проблемы Гонконга. И решили ее. Довольно изящно предложив концепцию «Одна страна — две системы». Кстати, прозвучало это предложение за двадцать лет до того, как Гонконг стал частью Китая. Предложенная Дэнсяопином концепция касалась Гонконга, Макао, Тайваня, и она в целом привела к положительному для Пекина результату. Вопрос — почему вдруг сейчас нужно ломать то, что работает, и главное — зачем? Китай существует на Земле как поселение людей на Марсе: окружающая его территория враждебна и непригодна для жизни. Психологически Китай воспринимает внешнюю среду как планету Пирр с чуждой человеку экосистемой. Китайцы проникают в окружающее пространство, организуя самые настоящие экспедиции. И только после того, как создадут в нем свои базы. Ходящие по Петроградке толпами китайские туристы — самый настоящий десант культурного спецназа: они прилетают на китайских самолетах, живут в китайских гостиницах, едят в китайских ресторанах, их водят на экскурсии китайские гиды, они покупают в китайских магазинах сувениры с видами Петербурга, которые тоже сделаны в Китае. Они настолько обособлены от окружающей их действительности, насколько это возможно. Наконец, перед китайским руководством есть более чем зримый пример российской СВО. Микроскопические территориальные приобретения ценой стратегического поражения и стремительного разрыва отношений с одной частью мира и снижением статуса для остальной его части на долгие десятилетия — в чем тут смысл и где здесь победа? Вопрос остается прежним: так зачем Китаю воевать за Тайвань, если у него и без того все идет по плану? Даже если потребуется еще пятьдесят лет, чтобы Тайвань вернулся в родную гавань — что такое для Китая пятьдесят лет? Или сто? Для чего нужно сломя голову ломить вперед, как лось по кукурузе, не разбирая дороги? Теоретически, на уровне безумного предположения, конечно, можно предположить, что у китайского руководства сорвет кран, и оно сделает приятное западным и прочим экспертам, атаковав Тайвань. Но это будет означать тяжелейшее стратегическое поражение Китая вне зависимости от исхода битвы за остров. Не стоит идеализировать Китай - в его истории достаточно много наломанных дров: «большой скачок» или «культурная революция», совершенные, кстати, как раз вопреки базовым китайским традициям управления, лишь подтверждают тезис о проблемах, которые возникают при отказе от базовых установок китайской управленческой культуры. Подытоживая: не ответив на ключевой вопрос «зачем», понять логику китайского руководства в отношении Тайваня решительно невозможно. Понимание Китая требует отказа от западного темпа и логики выбора. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot

Администрации каналов Открытое пространство и Закрытый клуб поздравляют любимого автора с юбилеем. 60 лет - это зрелый возраст, когда себе уже всё доказал, приоритеты расставлены, дети выращены, деревья посажены, дом построен, понятен смысл пребывания на земле и есть что сказать миру, а ещё осталось желание передать идущему вслед поколению любовь к жизни и чувству юмора, которые помогают смотреть на всё происходящее в мире с оптимизмом. Желаем автору здоровья, долгих плодотворных лет и оставаться таким же добрым, порядочным, скромным человеком с большой буквы. С уважением, администрации каналов.

Принудительное закрытие и стигматизация даты 7 ноября в современной России удивительным образом перекликается с эклектичным набором, входящим в текущий патриотический катехизис, в котором весьма бессистемно переплетены выдернутые из любого контекста события самых разных исторических периодов, включая и советский. Парадокс в том, что значительная часть достижений советского периода были просто невозможны без события, которое произошло 108 лет назад. Более того: глобальный мир сегодня существует в нынешнем виде во многом благодаря этому событию, настолько оно оказалось значительным. Вне зависимости от отношения к советскому периоду отрицать глобальное значение точки, которая переломила мировую и российскую историю, нелепо. Но именно это сегодня и происходит в нашей стране, так как сам контекст Октября принципиально не вписывается в мировоззренческие рамки правящей страты в России. Ее проблема в том, что она даже сейчас на рефлекторном уровне понимает свою несостоятельность с точки зрения цивилизационного выбора, который был сделан в тот день. 25 октября 1917 года в мире возник принципиально иной проект развития. Он не был хорошим или плохим, он был иным. Человеческая цивилизация получила два генеральных пути развития, что сделало ее крайне устойчивой социальной системой планетарного масштаба. В истории человечества есть две даты, которые можно назвать знаковыми с точки зрения возникновения и развития нынешней фазы существования: это 31 октября 1517 года, когда Мартин Лютер прибил к дверям церкви свои «95 тезисов», что послужило началом эпохи раскола католической церкви и в конечном итоге привело к зарождению, а затем и формированию капитализма, основанного на протестантской этике, базовой ценностью которой является свобода. И дата 25 октября 1917 года, почти день в день ровно через четыре столетия. Которая зафиксировала процессы формирования этики, основанной на второй важнейшей ценности человечества: справедливости. Попытки строительства такого общества предпринимались и до 1917 года, причем самым успешным можно назвать проект иезуитов в Парагвае в 17-18 веках, которые построили социум, основанный на «иезуитских редукциях», по сути - общество равенства для всех. Но этот проект был уничтожен вместе с носителями самой идеи справедливости в ходе геноцида середины 19 века. Тот факт, что СССР провалил эксперимент, не говорит ни о чем: строительство капитализма тоже шло крайне сложно, с откатами и поражениями этого проекта. Нет никаких сомнений в том, что строительство проекта общества социальной справедливости будет возобновлено. Другой вопрос — где и в какой интерпретации. Россия, как инициатор этого проекта, всё ещё имеет преимущество (по крайней мере моральное) в претензиях на возобновление этого проекта в новых условиях. Но, безусловно, при иной власти, так как для нынешней понятие справедливость носит крайне узкий характер, который она применяет только к себе. Ценность же советского проекта заключалась в том, что он рассматривал достойным справедливости всё человечество. Счастье для всех, даром. И пусть никто не уйдет обиженным.© |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot

Лаврова не позвали за заседание Совбеза и сместили с должности главы делегаций на саммитах G20 и АСЕАН. Впал Лавров в немилость или нет — это на самом деле не имеет особого значения. Любой российский министр — это техническая должность исполнителя руководящих указаний, никакой самостоятельной политики он проводить не может. После 24 февраля 2022 года рамки, в которых начала функционировать российская «вертикаль», были сужены до предела, и значительная часть управленческих инструментов теперь используется за границами области своего применения. Вполне характерный пример — Центробанк, который пытается монетарными методами решать задачи политического характера. Логично, что у него получается это неважно, а критика его действий носит бессодержательный характер, так как любое его решение в текущих условиях ведет либо к раскручиванию инфляции, либо к стагнации экономики. Выбор небогатый, но другого нет. С дипломатией история та же самая. Есть руководящее решение — никаких компромиссов, война до победного конца, враг будет разбит, всё для фронта. В таких условиях МИД очень быстро превратился в информационный департамент министерства обороны, а выступления официального представителя МИД периодически конкурируют с экспертными мнениями на федеральных каналах по степени абсурда. Однако предъявлять МИДу по большому счету нечего: на данном этапе при такой постановке вопроса на дверь здания на Смоленской можно спокойно вешать амбарный замок — дипломатам сегодня работы нет. Обсуждать с Россией контуры послевоенного устройства никто не собирается, так как «партнеры» открытым текстом говорят о том, что конфликт, который должен был продлиться от силы несколько недель, идет четвертый год с неочевидными результатами. При таких вводных никакой Ялты и Потсдама не предвидится, и даже Тегерана не может быть. Кстати, тегеранская встреча состоялась только после Сталинграда, когда исход войны сомнения вызывать перестал. До разгрома армии Паулюса и тяжелейшего поражения германской армии на юге, что знаменовало коренной перелом в войне, разговоры о послевоенном будущем не имели под собой содержательной ценности. Говоря иначе, не совсем понятно, что именно можно предъявлять Лаврову с точки зрения неуспешности его работы. Он не принимает политических решений, он их лишь транслирует. Сегодня же транслятор выключен из розетки, в него можно говорить что угодно, но на выходе будет лишь гулкая тишина. Сложно предъявлять что-то прибору, который принудительно обесточен. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot

В ходе дальнейшей эскалации международной обстановки возникла тема ядерных испытаний. В случае, если они будут проведены, это будет означать еще один шаг по демонтажу существующих систем контроля и безопасности. Поводом стали испытания российских систем «Посейдон» и «Буревестник» на ядерных силовых установках. Формально такие испытания не подпадают под запреты международных соглашений, однако они регламентированы как национальными законодательствами, так и нормами МАГАТЭ контролируются с точки зрения обращения с делящимися материалами и радиационной безопасности. Кстати, вопрос: как именно был завершен полет системы «Буревестник» и было ли образовано пятно радиоактивного заражения вследствие разрушения ядерной установки — так и остался нераскрытым. США отреагировали на эти испытания неадекватным решением проведения своих ядерных испытаний и уже провели пуск стратегической ракеты, способной нести ядерный заряд. Решение Трампа не выглядит пропорциональным: практического смысла в полноразмерных проверок нет никакого, поэтому такой ответ может быть исключительно символическим. Почему сейчас надобность в подобных испытаниях отсутствует, известно давно: есть несколько возможностей, которые практически полностью закрывают любые вопросы, связанные с исследованиями зарядов — компьютерное моделирование, субкритические испытания, гидродинамические испытания. Даже в случае создания новых поколений ядерного оружия (маломощное, сверхкомпактное или термоядерное с новыми материалами) физика взрывов остается той же самой, поэтому достаточно проведения модельных тестов. К примеру, в США для этого используется программа Stockpile Stewardship. Российские/советские системы моделирования в публичном пространстве не представлены, есть лишь сообщения о системах математического моделирования и инженерного анализа (к примеру, платформа Логос - но это, скорее, национальная среда для размещения отечественного ПО). Тем не менее, сомнений в их существовании и наличии нет. Есть информация о наличии таких систем в Великобритании, Франции, для Китая есть только косвенные данные (подтверждена AI-система для верификации боеголовок, что свидетельствует о наличии вычислительного аппарата и экспериментов в ядерной сфере). Математическое моделирование процессов позволяет охватывать весь комплекс вопросов: (гидродинамика, теплообмен, нейтронная физика, материалы). Модели проходят валидацию на уже имеющихся экспериментальных данных — позволяют предсказывать поведение устройства при детонации и старении компонентов. Для проведения тестов на сжимаемость или динамику материалов проводятся субкритические тесты (которые не приводят к зарождению самоподдерживающейся цепной реакции). При проведении гидродинамических исследований делящийся материал заменяется имитаторами, на которых изучается сжатие и симметрия заряда при детонации. Обобщая: сегодня нет необходимости в проведении полноценных испытаний, а практически все задачи, возникающие при разработке и эксплуатации ядерного и термоядерного оружия, решаются иными методами, не требующими полноценных ядерных взрывов. В этом смысле решение Трампа пока остается неясным: если будут проведены субкритические опыты (то есть, не связанные с подрывом ядерного боеприпаса), то ничего не изменится, об этом можно было бы даже не заявлять на столь высоком уровне. В целом можно лишь констатировать, что разрушение системы ядерной безопасности, которая формировалась в предыдущие десятилетия, идет полным ходом. Безопасность уменьшается, риски растут. И что особенно тревожно: вместе с рисками растет и безответственность политиков. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot

(2) Сейчас демократическая партия переживает кризис лидерства и стратегического позиционирования, что выражается в том числе и в отсутствии сколь-либо заметных политиков первой величины. В республиканской администрации, напротив, возникает радикальное и популистское крыло во главе с вице-президентом Вэнсом. Возникает предпосылка для того, чтобы идейные противники демократов пришли к выводу, что наступает время, когда они могут разрешить противоречие с помощью более жестких и выходящих за рамки существующих традиций методов. Как и всегда в подобных случаях, социальный кризис в США приобретает характер кризиса управления. Расширение пространства идентичностей становится проблемой для существующих традиций управления и поиска консенсуса внутри элиты. Технологии управления в условиях быстрой смены общественно-социальной обстановки всегда запаздывают и перестают адекватно реагировать на возникающие кризисы. Прежние подходы и механизмы разрешения противоречий становятся менее эффективными. В условиях новых вызовов правящая страта перестает соответствовать их сложности. В некотором, хотя пока и приближенном виде это может соответствовать известному определению: «власть не может управлять по-старому». Это еще далеко не революционная ситуация, но явный шаг к ней. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot

Победа представителя Демократической партии Зохрана Мамдани на выборах мэра Нью-Йорка сама по себе не стала неожиданностью: мегаполис традиционно ориентирован на либеральные ценности, а демократы имеют здесь устойчивое электоральное преимущество. Однако символическое значение этого события выходит за рамки локального политического контекста. Мамдани, мусульманин по вероисповеданию и представитель нового поколения политиков, отражает более широкий процесс — смену культурной и идеологической основы американского левого либерализма.

(1) Эволюция политической идентичности На протяжении большей части XX века американская политика строилась вокруг представления о «белом среднем классе» как ядре нации. Даже борьба за права меньшинств велась преимущественно за доступ к равным возможностям в рамках этой модели, не посягая на базовую доминанту белых. В последние десятилетия демографические и социокультурные изменения — рост числа иммигрантов, усиление этнического и религиозного «разнообразия» — постепенно изменили баланс. Политические элиты, особенно внутри Демократической партии, всё чаще апеллируют к «многообразию» и «инклюзивности» как к новым основам национальной идентичности. Это расширяет электоральную базу, но одновременно порождает ощущение утраты статуса у части традиционного белого электората. Кризис консенсуса и рост поляризации Современная политическая система США переживает глубокий кризис консенсуса. Обе ведущие партии используют вопросы идентичности как мобилизационный ресурс, что усиливает поляризацию. Победа Мамдани становится в этом контексте знаковым индикатором: новые лидеры выходят за рамки традиционных этнокультурных категорий и апеллируют к иной повестке — социальной справедливости, климату, неравенству, правам меньшинств. Для части избирателей это свидетельство обновления, для другой — признак идеологического разрыва с прежней Америкой. Возможные последствия и риски Рост социального и политического разнообразия создает предпосылки для более гибкой и представительной демократии, однако одновременно усиливает структурные противоречия — культурные, экономические и региональные. Пространство для компромисса сужается, а политическая риторика становится всё более радикальной. Сценарии открытого гражданского конфликта выглядят маловероятными, но институционализированная поляризация — уже реальность. Она выражается в разрыве между федеральным и региональным уровнями власти, в расхождении информационных пространств и в растущем недоверии к политическим институтам. Согласно данным Pew Research Center, уровень партийной поляризации в США достиг исторического максимума. Заключение Победа Зохрана Мамдани не означает «краха» традиционных политических структур, но демонстрирует смену символов и приоритетов в американской политике. На первый план выходит не этническая или религиозная принадлежность, а способность артикулировать интересы новых групп избирателей. США, как и прежде, остаются сложным и устойчивым обществом с высокой «социальной теплоёмкостью», способным длительное время накапливать внутренние противоречия без перехода в кризисную фазу. Однако характер этих противоречий меняется: вместо спора о распределении ресурсов страна всё чаще обсуждает вопрос — кто имеет право определять, что значит быть американцем в XXI веке. Здесь возникает и «параллельный» вопрос: несмотря на устойчивость и традиции политической системы США возможен вариант, при котором согласия по ключевому вопросу достигнуто не будет. Пока такой вариант не слишком вероятен, но шанс на него не выглядит нулевым. В случае роста противоречий и сокращения пространства консенсуса возникает угроза гражданского конфликта, который в случае своего неразрешения может перейти в состояние гражданской войны. Тем более, что в истории США это уже происходило.

Отправить молодежь с фудкортов на заводы предложил зампред комитета Госдумы по молодежной политике Александр Толмачев. В инициативе прозвучала идея о создании на производственных площадках комфортных пространств для досуга, чтобы подростки проводили свободное время не в ТЦ, а, например, рядом с цехами.

Одой из проблем современной российской молодежи является тот факт, что люди, «брошенные» на «молодежную политику», молодежью не являются. А потому выдвигают инициативы, которые к решению молодежных проблем отношения не имеют. Парадокс ситуации заключается в том, что демографический кризис, связанный с падением рождаемости и уменьшением доли молодых людей в возрастно-половой пирамиде создает неочевидный, но во многом уникальный шанс. Дело здесь вот в чем. Ранее, когда доля молодежи была достаточно велика, одной из проблем был тот факт, что с перспективами у молодых людей было неважно: социальное продвижение происходило в обстановке очень высокой конкуренции, в которой побеждали молодые люди, обладающие разного рода привилегиями — классовая или клановая принадлежность, к примеру. Для «кухаркиных детей» перспективы продвижения были существенно затруднены. Сегодня молодежи становится меньше. А значит — шансы социальных перспектив для неё объективно могли бы быть выше. Однако теперь есть другая проблема: система буквально «затромбирована» старшими поколениями при отсутствии хоть каких-то действующих механизмов ротации неаппаратного закрытого характера. Поэтому и возникает парадокс — молодежи в стране меньше, но перспектив у нее больше не становится. Молодые люди выключены из социальной жизни, любые личные инициативы продвижения в обход регламентированных рассматриваются как угроза «стабильности». Впрочем, вообще любые не спущенные сверху инициативы рассматриваются как угроза. Соответственно, вся молодежная политика сводится к тому, чтобы максимально отсечь молодежь от ее естественного стремления к социальным перспективам, и это в итоге приводит к устранению ее из общественной жизни во всех областях, кроме строго регламентированных и подконтрольных. В таких условиях в систему будут попадать исключительно приспособленцы с минимальным набором моральных принципов — что, в общем-то, и можно наблюдать в реальном времени. Что делать с остальной молодежью, геронтократы не представляют, отсюда и все менее вменяемые инициативы вроде отправить молодежь из фуд-кортов в производственные цеха. Видимо, в принудительном порядке под конвоем — как иначе это сделать, остается загадкой. В условиях стагнации развития предложение для социального продвижения сокращается, а имеющиеся легальные пути либо прочно заняты, либо выдвигают морально неприемлемые критерии отбора, на которые соглашаются далеко не все. Ситуация может быть развернута - но только в том случае, когда у страны появится проект развития, в котором молодые люди могут найти для себя морально приемлемые условия для социальных перспектив. В нынешних условиях вся молодежная политика будет проводиться исходя из единственного принципа - отсечения молодежи от какого-либо участия в жизни страны, исходя из ее представлений о будущем. Будущего в системе, ориентированной на «стабильность», быть не может. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot

Трамп написал в Truth Social: «Моя встреча в формате G2 с председателем КНР Си Цзиньпином была важной для обеих наших стран. Эта встреча приведёт к вечному миру и успеху. Да благословит Бог и Китай, и США». Впервые американский президент публично использовал термин «G2», что означает не только сближение с Пекином, но и официальное признание конца однополярного мирового порядка, в котором долгое время доминировали Соединённые Штаты.

Биполярный мир — это, вне всякого сомнения, наиболее устойчивая конструкция мирового порядка, чем однополярный и уж тем более мифический «многополярный», который больше похож на институционализированный хаос. Стоит отметить, что пресловутый однополярный мир с Соединенными Штатами в качестве его основы тоже был довольно фантомным, так как в самих США в период после Холодной войны сформировался внутренний жесткий конфликт между двумя точками зрения на глобальное устройство, так что Штаты и в эпоху доминирования сублимировали двойственный подход, заменяя внутренними противоречиями противоречия внешние. Сейчас, когда демократическая партия в США и так называемые «глобалисты» оказались идейно разгромленными (в силу развала продвигаемых ими проектов), пришло время для полноценного международного биполярного устройства — а по сути, к возвращению к Ялтинско-Потсдамской концепции раздела сфер влияния. Просто место Советского Союза в этой концепции занимает Китай. Другое дело, что повторения «аутентичной» Ялтинско-Потсдамской системы мирового устройства, скорее всего, не произойдет: тогда во главе мирового порядка встали две страны с четко выраженной миссионерской концепцией продвижения двух базовых ценностей — свободы и справедливости. У Китая нет и не предвидится глобальной идеи а базе ценностных императивов, которую он может продвигать в окружающее его пространство. Его ценностная матрица «общее будущее человечества» слишком абстрактна для однозначного восприятия. Поэтому новый мировой порядок однозначно будет выглядеть более прагматичным и циничным. Никаких ценностей, кроме материальных. Что, кстати, ставит под некоторое сомнение долговечность такого порядка. Европа и Россия в этом уравнении выводятся за скобки. По сути, этот раунд ими проигран. Они будут встраиваться в складывающийся порядок, хотя и без особенного восторга. Скорее всего, они будут возмущающими его факторами, что потребует и от США, и от Китая значительных усилий по сокращению уровня неопределенностей, которые будут от них исходить. Наиболее вероятным видится организация перманентного конфликта между Россией и Европой как «серой зоны», в которую Китай и США будут «сбрасывать» свои противоречия. Подобную роль в предыдущем биполярном мире играли страны Третьего мира, в которых США и СССР разрешали свои противоречия и проблемы. Роль не слишком завидная, но на данном историческом этапе, видимо, неизбежная. В любом случае и Китай, и США нуждаются сейчас в упорядочении как собственных отношений, так и большей предсказуемости окружающего пространства. Каких-то новых подходов, кроме раздела сфер влияния, придумать сложно, да и зачем, если это работает. На всё это накладывается и фактор необходимости создания условий для перехода к новому технологическому укладу, после чего станет понятно: будет ли этот уклад трамплином для перехода от индустриальной фазы развития к какой-то иной или удастся продлить её до следующей технологической революции. И Китай, и США пока не готовы к переходу, так как он потребует полного переформатирования всей сегодняшней системы отношений, и стоит отметить, что фазовый переход неизбежно приведет к появлению новых доминирующих субъектов, а сегодняшние сверхдержавы могут (и скорее всего) отправятся на историческую свалку. Так что сохранение нынешнего положения вещей в интересах и США, и Китая, но для этого им требуется хоть какое-то упорядочение в мировых раскладах. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot

Террор как форма управления Как известно, террор — это метод управления. В своей сути он представляет собой управление через страх. Формы страха могут различаться, но его природа неизменна: террорист воздействует на базовые, витальные инстинкты, среди которых инстинкт самосохранения — один из глубочайших. Это справедливо для любого вида террора — как государственного, так и частного. Меняются инструменты, но метод остаётся прежним. При этом существует парадокс: терроризм, как и обман, нередко называют «оружием слабых». Эту формулу приписывают Махатме Ганди. Не все с ней согласны, однако в ней есть любопытная закономерность. Сильному не требуется перманентное насилие. Его сила очевидна (в том числе и для него самого) и не требует доказательств. Слабый же, осознавая неустойчивость своего положения, вынужден постоянно демонстрировать мощь, чтобы убедить в ней хотя бы самого себя. Это не просто стремление к контролю — это способ компенсировать внутреннюю неуверенность. Такой механизм виден не только в политике, но и в человеческом поведении вообще. Ещё в детстве мы учимся воздействовать на других через эмоции: сначала криком и плачем, потом — через словесные или психологические приёмы. Особенно это присуще женскому типу поведения, тем более, что мальчиков уже с детского возраста учат не проявлять свои эмоции («мальчики не плачут») Умение управлять вниманием, реакцией, поведением окружающих становится социальной формой выживания. И если для индивида это естественный механизм адаптации, то в масштабах государства подобная модель превращается в насилие и манипуляцию. Сильная власть уверена в своём авторитете и легитимности, поэтому ей не нужны постоянные демонстрации силы. Она управляет через доверие и устойчивые институты. Слабая власть, напротив, всегда боится потерять контроль. Она начинает с обмана, а затем прибегает к запугиванию и насилию, делая их нормой. Парадоксальным образом именно авторитарные режимы, больше других говорящие о «стабильности», в действительности живут в состоянии перманентного страха в силу неуверенности в своей легитимности. Этот страх выражается в абсурдных запретах и ограничениях, призванных защитить систему от мнимых угроз. Но подобные меры лишь подчеркивают её хрупкость. Ведь, как точно замечено, «какая шаткая система, если её может разрушить пригоршня ягод». |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot

Короткий, но явно заинтересованный обмен мнениями между Путиным и Си Цзиньпином о перспективах долгой жизни правителей (в версии Си — 150 лет, в версии Путина — практически неограниченной) поднимает несколько любопытных и важных вопросов.

Первый вопрос — технологическая возможность Сегодня никто не может дать точный ответ: способен ли человек реально прожить 150 и более лет. Нет экспериментальных данных, а обещания вечной жизни и вечной молодости могут быть лишь игрой на фантомах правителей, которые во все времена стремились продлить свою биологическую жизнь. Пока что любые утверждения о столь долгой жизни остаются спекулятивными. Второй вопрос — социальные последствия Предположим, технологии продления жизни созданы и работают. Логично предположить, что они станут технологиями власти. Делить их никто не будет, и владение ими превратится в ключевой пропуск в правящую страту. На выходе мы получаем концепцию «технофеодализма», обладающего пятью базовыми признаками: Власть через технологии. Контроль над ИИ, медициной, биотехнологиями и энергией превращает доступ к ним в главный ресурс власти. Наследуемые привилегии. Долгоживущие правители передают свои привилегии и возможности новым поколениям. Экономическая зависимость краткоживущих. Люди вынуждены «подписываться» на жизненно необходимые технологии (еда, жильё, здоровье, информация), что обеспечивает лояльность через ограничение доступа. Централизация ресурсов. Контроль над технологическим и социальным капиталом ведёт к эрозии базовых прав, включая право собственности. Ограниченная мобильность. Попасть в класс долгоживущих будет крайне сложно; появится промежуточный слой, куда можно попасть «снизу», но продвинуться выше будет практически невозможно. Этот же слой станет станет «ссылкой» для деклассированных представителей долгоживущих. Сегодня элементы технофеодализма уже внедряются в социальные системы, однако без «бессмертия» правителей он остаётся недоведённым до логического завершения. Продолжительность жизни как мера социальной справедливости В таком обществе время жизни становится символом привилегии, и конфликт между краткоживущим населением и долгоживущей правящей кастой становится неизбежным. Система будет нестационарной и удерживаться на насилии: любое насилие «сверху вниз» со временем порождает насилие «снизу вверх». Революционный класс Возможным революционным классом становятся «сорокалетние» — люди, прожившие достаточно, чтобы осознать тотальную несправедливость, и готовые бороться за идеалы «восстаний времени». Их цели могут быть различными: равный доступ к долголетию для всех или запрет технологий искусственного продления жизни. Видовой конфликт При существовании двух видов человечества — долгоживущих (Хомо лонгус) и краткоживущих (Хомо бревис) — неизбежно возникает видовой конфликт. Для долгоживущих победа невозможна: уничтожение краткоживущих лишает их смысла существования. Краткожившие же не ограничены в этой логике и могут вести войну на истребление. Автономизация и закрытие общества долгоживущих также не вариант: их смысл — власть над краткоживущими. Вывод Даже при наличии технологий искусственного продления жизни, если они будут обслуживать только правящую касту, общество станет крайне неустойчивым. Насилие и террор могут поддерживать его существование временно, но рано или поздно возникнет один из двух сценариев: либо справедливое перераспределение долголетия, либо разрушение системы и отказ от технологий ради выживания краткоживущих. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot