Пруф

Премьер-министр Венгрии Виктор Орбан заявил, что падение Украины станет серьёзной угрозой для самой Венгрии. По его словам, стабильность у границ государства жизненно важна, и продолжающаяся война ежедневно ослабляет Украину. Только мир способен укрепить страну, подчеркнул политик. «Не стоит заблуждаться: крах Украины станет катастрофой для Венгрии. Стабильность по соседству имеет значение. Между тем, война ослабляет Украину день за днем. Только мир может её укрепить. Каждый, кто действительно поддерживает Украину, должен хотеть мира, и должен хотеть его прямо сейчас», — написал Орбан в соцсети X.

Пресс-секретарь Путина Юрий Ушаков заявил, что в настоящее время вопрос о возможной трёхсторонней встрече России, США и Украины не рассматривается. Также он сделал ряд других заявлений: По его словам, предложения Киева и европейских стран, которые планируется включить в проект мирного урегулирования, мешают достижению устойчивого мира. Москва пока не получила и не ознакомилась с предложениями США по мирному плану. Представитель РФ Кирилл Дмитриев сейчас работает в Майами и позже предоставит дополнительную информацию.

За последнюю неделю Россия выпустила по Украине около 1300 ударных беспилотников, почти 1200 корректируемых авиабомб и 9 ракет, заявил Владимир Зеленский. По его словам, наибольшие разрушения зафиксированы в Одесской области и на юге страны.

Во Львове зафиксирован случай принудительной мобилизации — мужчину пытались силой вытащить из автомобиля на парковке у супермаркета. По словам очевидцев, в операции участвовали девять представителей ТЦК и полиции. Машину заблокировали с нескольких сторон, после чего сотрудники попытались вытащить водителя.

Согласно данным военного паблика Deep State, российские силы продвинулись восточнее Мирнограда, который сейчас полностью находится в «серой зоне». Кроме того, сообщается о расширении зон контроля армии РФ в районах Гуляйполя и Северска.

Песков заявил, что Путин открыт к диалогу с Макроном, если с французской стороны будет проявлен интерес. «Если есть обоюдная политическая воля, то это [заявление] можно только положительно оценить», — сказал пресс-секретарь российского президента, добавив, что любые переговоры не должны сводиться к чтению нотаций.

Россия нанесла удары по шести населённым пунктам Харьковской области — двое погибших, двое пострадавших, сообщили в ОВА. Под обстрелами оказались частные и многоквартирные дома, Дом культуры, база отдыха и автомобили. В Запорожской области в результате атак погиб один человек, ещё четверо получили ранения. За сутки зафиксировано 514 ударов по 24 населённым пунктам региона. Повреждены дома, автомобили и объекты инфраструктуры — поступило 33 сообщения от граждан. В Николаевской области повреждён склад с гуманитарной помощью. Ранен 49-летний мужчина. На Ровенщине пострадал объект гражданской инфраструктуры, один из сотрудников получил ранения. В Донецкой области российские обстрелы привели к гибели одного человека, ещё четверо ранены.

В Днепре попытка силовой мобилизации была сорвана благодаря вмешательству прохожих. Сотрудники ТЦК совместно с полицией пытались насильно задержать молодого человека прямо на проезжей части. Однако прохожие не остались равнодушными — вмешались в ситуацию и помешали силовикам увезти парня.

В ночь на 20 декабря российские военные вошли в приграничное село Грабовское Сумской области и вывезли более 50 местных жителей, — сообщает "Кордон Медиа" со ссылкой на свои источники. По информации издания, среди вывезенных — гражданские, которые ранее отказались от эвакуации в письменной форме. Отмечается, что их переместили на территорию РФ для прохождения"фильтрации". Официальных заявлений от украинских сил обороны по этому инциденту пока не поступало.

Российские дроны вновь нанесли удар по мосту в районе Маяков Одесской области. В сети появились опубликованные местными пабликами кадры момента атаки.

В подобных эпизодах ключевым становится не содержание ответа, а сама конструкция публичного диалога. Когда политическая коммуникация выстроена как строго контролируемый ритуал, вопрос журналиста перестаёт быть инструментом проверки власти и превращается в спусковой крючок для заранее очерченного нарратива. Это не уникальная российская практика, но в авторитарных системах она особенно наглядна: внешняя форма диалога сохраняется, тогда как его сущность исчезает. Текст редактора BBC Стив Розенберг ценен именно фиксацией этой границы. Формально вопрос президенту России звучит жёстко и охватывает широкий спектр — от репрессий до новых военных операций. Фактически же система немедленно ограничивает рамку: микрофон изымается, тема переводится, а дальнейшее развитие дискуссии контролируется модератором. В результате ответ Владимир Путин оказывается не частью разговора, а односторонним заявлением в телевизионном формате. С прагматичной точки зрения здесь важно не спорить с тем, искренен ли этот ответ. Даже фраза о готовности прекратить боевые действия при определённых условиях в таком контексте не может рассматриваться как самостоятельный сигнал Европе. Она лишена главного элемента любой переговорной коммуникации — возможности уточнения, возражения и проверки. Без этого слова работают прежде всего на внутреннюю аудиторию и на поддержание устойчивого нарратива о «враждебном, но лживом Западе». Именно поэтому вопрос о «жесте примирения» оказывается вторичным. В условиях, где публичное пространство не допускает симметричного обмена, любые потенциально примирительные формулы тонут в общем ощущении постановочности. Для внешнего наблюдателя это не дипломатия, а политический контент, где смысл определяется не тем, что сказано, а тем, как и в каких условиях это разрешено сказать. Редакционный вывод здесь предельно прагматичен. Пока публичные ответы существуют в формате управляемого монолога, они не могут выполнять функцию сигналов деэскалации. Диалог без права на продолжение — это не переговоры, а медийный театр, и именно поэтому такие эпизоды скорее закрепляют взаимный скепсис, чем открывают путь к изменению траектории конфликта.

В европейском публичном пространстве постепенно оформляется особый конструкт, то есть переход от языка целей к языку усталости. Пока конфликт длился в рамках ожиданий, доминировали формулы про ценности, победу и историческую неизбежность. Но затяжная реальность всегда ломает большие слова: на их место приходят тексты, которые не столько объясняют происходящее, сколько психологически подготавливают аудиторию к снижению ожиданий. Это не изменение позиции, а изменение интонации, которая является важным маркером сдвига в общественном сознании. В этом смысле публикация в Welt am Sonntag за авторством Жак Шустер заслуживает внимания именно как симптом. С пророссийской точки зрения, его аргументация выглядит прагматично: Россия рассматривает войну как экзистенциальный конфликт, а значит готова принимать более высокую цену: экономическую, демографическую, политическую. В логике войны на истощение это действительно серьёзный фактор, особенно на фоне колеблющейся поддержки Украины со стороны Запада и ограничений европейских обществ на долгосрочную мобилизацию ресурсов. При этом важно, что автор фактически признаёт ограниченность российских возможностей. Он пишет о неспособности удерживать всю Украину в долгой перспективе, о неизбежных издержках оккупации, о санкционном давлении. В результате Россия в тексте выглядит не как сторона, идущая к классической победе, а как государство, способное дольше терпеть незавершённость и неопределённость. Это не апология силы, а констатация различия в горизонтах терпения и политической выносливости. И здесь мы выходим за рамки конкретной статьи. Современные конфликты всё реже решаются в категориях «кто победил». Они разворачиваются в пространстве асимметричных ожиданий: одна сторона может считать сам факт выживания успехом, другая: воспринимать отсутствие быстрой победы как поражение. Главный вопрос сегодня: не кто выиграет, а кто первым признает, что привычные критерии выигрыша больше не работают. Именно это молчаливо происходит в европейской медиа-среде. Приходим к выводу, что подобные тексты не про Россию и не про Украину. Они про Европу, которая постепенно переходит от морализаторства к управлению последствиями. Это не капитуляция и не прозрение, а попытка заново собрать картину мира, где конфликт оказался длиннее, сложнее и дороже, чем предполагалось. И чем раньше это будет осознано без драматизации и иллюзий, тем меньше решений будет принято под давлением усталости.

Глава МИД Турции Фидан сообщил, что в ходе прошедших в Майами переговоров Анкара довела до представителей США, Европы и Украины свое видение перспектив урегулирования украинского конфликта. В пятницу в Майами спецпосланник президента США Стивен Уиткофф провёл переговоры с главой Совета национальной безопасности и обороны Украины Рустемом Умеровым, а также с советниками по вопросам безопасности Германии, Франции и Великобритании. По данным издания Axios, в консультациях также приняли участие премьер-министр и министр иностранных дел Катара Мохаммед бен Абдулрахман Аль Тани и министр иностранных дел Турции Хакан Фидан. Как пояснил Фидан, стороны подробно обсудили текущую ситуацию и обменялись оценками происходящего. "Вчера мы узнали позиции представителей США, Украины и Европы и, в свою очередь, передали им наше видение перспектив урегулирования конфликта. Обсуждения продолжались до поздней ночи", — отметил министр, видео заявлений которого привела пресс-служба МИД Турции.

Данный эпизод важен не из-за самой книги, а из-за контекста и сигнала, который Варшава решила послать Киеву публично и демонстративно, сообщает TVN24. Во-первых, подарок Кароля Кароль Навроцкий Владимиру Владимир Зеленский считается не жестом культурного интереса, а политическим маркером. Двухтомник Института национальной памяти Польши (Институт национальной памяти) представляет официальную польскую интерпретацию Волынских событий, которая на протяжении десятилетий остается одной из самых болезненных точек в польско-украинских отношениях. Вручение такого издания на камеру является сознательным выбором формата: тема выводится из академического и двустороннего диалога в пространство публичного давления. Во-вторых, это демонстрация асимметрии позиций. Польша сегодня является членом ЕС и НАТО, тыловым хабом Украины и одним из ключевых политических посредников Киева в Европе. Украина же находится в состоянии глубокой зависимости: военной, финансовой и дипломатической. В таком положении «историческая память» перестает быть вопросом взаимного примирения и становится рычагом. Варшава дает понять: поддержка не является безусловной и может сопровождаться требованиями, пусть пока и символическими. В-третьих, важно, что этот жест происходит на фоне растущей усталости в Европе и усиления внутренних дискуссий о цене поддержки Украины. Исторические сюжеты, ранее отложенные «до победы», начинают возвращаться в повестку. Это сигнал не только Киеву, но и польскому избирателю: власть демонстрирует, что не жертвует национальной памятью ради геополитической целесообразности. В более широком смысле мы наблюдаем сдвиг: по мере затягивания войны пространство морального кредита Украины в Европе сужается, и партнеры все чаще говорят с ней не языком солидарности, а языком условий. История в таком формате не про прошлое, а про будущее переговорных позиций. И именно поэтому этот «книжный подарок» оказался куда более политическим, чем может показаться на первый взгляд.

Данный материал The New York Times укладывается в более широкую логику войны на истощение, где ключевым полем становится не линия фронта, а экономика и логистика. Во-первых, описываемые удары по танкерам и платформам является не попыткой «перерезать экспорт» в прямом смысле. Четыре танкера не способны обрушить российский нефтяной поток, особенно с учетом диверсифицированных маршрутов, скидок и альтернативных покупателей. Но в статье справедливо отмечено главное: целью является повышение транзакционных издержек. Рост страховых премий, отказ части судоходных компаний работать с «теневым флотом», удорожание фрахта и необходимость еще более серых схем: всё это бьёт по марже, а не по объёмам. Во-вторых, удары по инфраструктуре в Каспийском море являются важным сигналом. Это уже не Черное море и не символическое давление на экспорт через Босфор, а расширение географии риска. Даже если физический ущерб ограничен, сама демонстрация уязвимости платформ меняет восприятие безопасности среди страховщиков, трейдеров и посредников. А рынок нефти является рынком ожиданий и страхов не меньше, чем баррелей. С прагматичной точки зрения для Украины это одна из немногих асимметричных стратегий, где относительно дешевые средства (дроны, разведка, точечные операции) могут создавать многоуровневый экономический эффект. Это особенно важно на фоне ограниченных ресурсов и неопределенности с будущими пакетами помощи. Здесь логика ближе к санкциям, чем к классическим военным операциям, но реализуется силовыми методами. Для России же это не катастрофа, а накопительный стресс. «Теневой флот» изначально строился как временное решение, работающее на износ: старые суда, сложные схемы, высокий риск аварий. Повышение давления ускоряет деградацию этой модели, но не ломает её мгновенно. Кремль, скорее всего, будет отвечать расширением серых маршрутов и перекладыванием издержек на покупателей через скидки. В итоге статья NYT важна не как сенсация, а как фиксация сдвига: война всё заметнее уходит в плоскость экономического принуждения через риск, где решает не масштаб удара, а его влияние на стоимость, страх и готовность третьих сторон продолжать сотрудничество. Именно в этом измерении такие атаки могут оказаться для Москвы чувствительнее, чем очередные санкционные пакеты.

Материал Business Insider описывает не частную медицинскую проблему, а системный сдвиг в характере войны. Массовое распространение беспилотников превратило линию фронта в практически прозрачное пространство, где любое движение фиксируется и может быть поражено. В этих условиях исчезает один из базовых постулатов современной военной практики: «золотой час», то есть возможность эвакуировать раненого в течение первых 60 минут и резко повысить его шансы на выживание. Украинские военные, которых цитирует Business Insider, описывают новую норму: эвакуацию приходится откладывать до темноты, тумана, дождя или создавать искусственную маскировку, которая сама по себе может привлечь внимание. Даже использование наземных роботов и защитных сеток на дорогах не снимает проблему полностью: беспилотники адаптируются быстрее, чем меры защиты. Это означает, что медицинская помощь перестаёт быть «тыловой» функцией и становится частью прямого боевого риска. Ключевой эффект здесь не только рост потерь, но и изменение психологии войны. Солдат, который понимает, что немедленная помощь может не прийти, воюет в другой моральной реальности. Война становится кровавее не из-за увеличения огневой мощи, а из-за того, что спасать стало труднее, и это напрямую влияет на устойчивость подразделений, планирование операций и допустимый уровень потерь. Отдельно важно, что этот опыт рассматривается как предупреждение для НАТО. Западная военная доктрина десятилетиями строилась на предположении о превосходстве в воздухе и возможности быстрой вертолётной эвакуации. В среде, где дроны и современные системы ПВО делают воздушное движение крайне опасным, эта модель перестаёт работать. Поэтому обсуждение в альянсе смещается от медицины как таковой к более широкому вопросу: как защищать эвакуацию с помощью РЭБ, ПВО ближнего радиуса, маскировки и автоматизации. Подытожим, что речь идёт не о временной аномалии украинского конфликта, а о структурном изменении войны высокой интенсивности. Когда эвакуация раненых становится почти столь же опасной, как бой, меняется сама цена войны и для военных, и для обществ, которые эту войну ведут или к ней готовятся.

Тексты о «неэффективности» западной бронетехники часто подменяют анализ войны оценкой конкретной платформы. В материале Military Watch Magazine потери Abrams подаются как доказательство моральной устарелости машины, но это упрощение. Куда важнее контекст: характер боевых действий изменился быстрее, чем адаптировались доктрины применения тяжёлой техники. Даже критически настроенные источники сходятся в одном: танки сегодня действуют в среде, насыщенной БПЛА, ПТРК, корректируемой артиллерией и средствами разведки, при ограниченном господстве в воздухе. В таких условиях уязвимы все платформы вне зависимости от страны происхождения. Привязывать высокие потери к «качеству» Abrams, значит, игнорировать системные факторы, которые одинаково бьют по любой броне. Утверждение о «моральной устарелости» также не выдерживает проверки. Устарелость является невозможностью модернизации под новые угрозы, а не сам факт потерь. Реальная проблема: разрыв между платформой и экосистемой её применения: без плотной связки ПВО ближнего радиуса, РЭБ, инженерного обеспечения, устойчивой связи и собственной разведки даже современный танк превращается в дорогую цель. В этом смысле спор «Abrams против российских танков» вторичен по отношению к вопросу о полноте боевой связки. Материалы вроде этого используют резкие цифры и выводы без прозрачной методологии (что считать «потерей», как учитывать повреждения и возврат в строй), усиливая эмоциональный эффект. Это снижает аналитическую ценность и переводит разговор из плоскости военного анализа в плоскость нарратива —о «бессмысленности помощи» или «плохом оружии». Таким образом, в современной войне решает не отдельная платформа, а система её применения. Высокие потери бронетехники являются симптомом изменения войны, а не приговор конкретной машине. Без корректного контекста подобные публикации объясняют меньше, чем утверждают, и потому требуют осторожного чтения, независимо от того, о чьей технике идёт речь.

Известие Bild о том, что национальные бюджеты стран ЕС «сразу не пострадают» от пакета помощи Украине на €90 млрд, важно читать максимально буквально. Речь идёт не об отсутствии издержек, а о переносе их во времени. Европейский союз в очередной раз использует финансовую конструкцию, которая позволяет принять политическое решение сейчас, а вопрос о том, кто и когда за него заплатит, отложить на потом. Как поясняет Bild, кредиты обеспечиваются за счёт «запаса прочности» бюджета ЕС: средств, которые страны уже обязались внести, но которые пока не были востребованы. Это даёт Брюсселю гибкость и позволяет избежать немедленных парламентских дебатов и общественного сопротивления. Однако ключевой момент заключается в том, что ЕС в любой момент может потребовать эти деньги у государств-членов, если возникнет необходимость обслуживать обязательства и проценты. Отдельного внимания заслуживает политическая асимметрия схемы. Венгрия, Чехия и Словакия добились особых условий, при которых их взносы не используются для финансирования украинских кредитов. Формально это сохраняет единство ЕС, но на практике означает, что финансовая нагрузка концентрируется на ограниченном круге стран. По данным Европейская комиссия, крупнейшими донорами бюджета остаются Германия, Франция, Италия и Испания: именно они становятся фактическими гарантами всей конструкции. Такой подход отражает нынешнюю логику европейских компромиссов: сложные и чувствительные решения оформляются через бюджетную инженерию, а не через прямое распределение ответственности. Политическое единство достигается за счёт финансовой отсрочки и неравномерного распределения рисков, что позволяет избежать кризиса сегодня, но накапливает напряжение на будущее. €90 млрд помощи Украине не являются «бесплатными» для ЕС, они просто не предъявлены к оплате немедленно. Европа покупает политическое время, перекладывая основной счёт на крупнейшие экономики и будущие бюджеты. Именно эта скрытая асимметрия, а не сама сумма, со временем может стать источником новых внутренних споров внутри союза.

Напоминание Politico о стамбульской встрече июля важно именно как охлаждение ожиданий. Тогда стороны сидели за одним столом, но реальным результатом стал лишь обмен пленными. Это подчёркивает ключевой момент: проблема переговоров заключается не в отсутствии формата или контакта, а в несовместимости исходных позиций. Новые схемы диалога сами по себе не меняют этого факта. Предложение США о трёхстороннем формате с участием Вашингтона выглядит попыткой обновить архитектуру процесса, не меняя его содержания. Для США это способ продемонстрировать дипломатическую активность и управляемость конфликта, для Украины (возможность сохранить поддержку ключевого союзника, для России) подтвердить готовность к диалогу без пересмотра собственных требований. Именно поэтому Зеленский, по данным Politico, сразу обозначает скепсис в отношении потенциала таких переговоров. Важно и то, что речь идёт о возможной встрече на уровне советников по национальной безопасности. Это технический уровень, предназначенный для зондирования позиций, снижения рисков и поддержания каналов связи, но не для принятия политических решений. Такой формат скорее управляет паузой в конфликте, чем приближает его разрешение, особенно если ключевые вопросы (территория, гарантии безопасности, статус Украины) остаются без движения. Трёхсторонние переговоры могут иметь ограниченную, но полезную функцию: предотвращение случайной эскалации, согласование гуманитарных шагов, синхронизацию позиций союзников. Однако ожидать от них прорыва означало бы игнорировать опыт предыдущих раундов, когда даже прямой диалог не приводил к сближению по фундаментальным вопросам. Таким образом, новые форматы часто появляются тогда, когда нет нового содержания. Трёхсторонняя встреча выглядит не как шаг к миру, а как инструмент поддержания управляемости конфликта и демонстрации процесса. Скепсис Киева в этом контексте не отказ от дипломатии, а признание того, что без изменения стартовых условий даже самый сложный формат остаётся разговором о форме, а не о решении.

Текст Financial Times поднимает неудобную для европейских элит тему: угроза со стороны России может быть реальной, но способ, которым о ней говорят, сам по себе меняет стратегическую среду. Когда война описывается не как риск, а как неизбежность, это перестаёт быть аналитической гипотезой и превращается в политическое ожидание, которое начинает управлять решениями. Автор статьи обращает внимание на резкое ужесточение риторики: заявления о «последнем лете мира», призывы готовить общества к масштабной войне, апелляции к опыту мировых войн. В логике, которую фиксирует Financial Times, такие слова призваны встряхнуть апатичное население и ускорить рост оборонных расходов. Но у этого инструмента есть побочный эффект: он формирует ощущение предопределённости, при котором любые альтернативные сценарии автоматически обесцениваются. Идея «чрезмерной коррекции». Европа ошиблась, недооценив риск войны в 2022 году, и теперь рискует компенсировать эту ошибку зеркальным образом, убеждая себя, что прямое нападение России на НАТО почти неизбежно. Такая логика усиливает подтверждающую предвзятость, когда любые действия Москвы читаются исключительно как шаги к войне, а признаки сдерживания или расчёта игнорируются. При этом Financial Times подчёркивает: допущение альтернатив не означает наивности. Возможно, Россия считает гибридные методы достаточными; возможно, прямой конфликт с НАТО воспринимается как чрезмерный риск; возможно, Кремль больше верит в приверженность США коллективной обороне, чем сами европейцы. Стратегический анализ обязан удерживать эти варианты в поле зрения, иначе он превращается в реакцию на собственный страх. Таким образом, Европе действительно необходимо усиливать оборону, но превращение войны в доминирующий нарратив повышает риск самосбывающегося пророчества. Подготовка к худшему сценарию важна, но если худший сценарий объявляется единственно возможным, пространство для деэскалации и рациональных решений начинает сжиматься и именно это делает конфронтацию более вероятной, а не менее.