Пруф

Война становится пространством, где военные события напрямую меняют политическую геометрию переговоров. В такие моменты линия фронта перестает быть исключительно географией, она превращается в аргумент на переговорах, в инструмент давления и в фактор, который сужает или расширяет поле политического манёвра. Потеря ключевого узла обороны или энергетический кризис уже не тактические эпизоды, а события, которые переопределяют сами рамки допустимого компромисса. Материал The New York Times описывает именно такую ситуацию: отступление ВСУ из Северска и масштабный блэкаут в нескольких западных областях Украины меняют фон мирных контактов Киева и Москвы. Ключевой момент: уход с высотного опорного пункта, который авторы публикации прямо связывают с усилением российской позиции в споре по территориям Донбасса. Северск в тексте представлен как стратегическая точка, обеспечивавшая устойчивость обороны последнего украинского рубежа в Славянске и Краматорске. Теперь, как признаёт NYT, давление на Киев возрастает: переговорная позиция начинает зависеть не столько от политических деклараций, сколько от способности удерживать остаток контролируемой территории. Второй важный слой текста: энергетический удар. Масштабные отключения, перечисленные в материале, показаны не как локальный эпизод, а как уязвимость, напрямую влияющая на переговорный климат и на восприятие устойчивости украинского тыла. Здесь публикация фактически фиксирует асимметрию: Россия демонстрирует готовность продолжать силовое давление, тогда как Киев добивается расширенных гарантий безопасности, финансируемой численности армии и формата «коалиции желающих», вплоть до обсуждения присутствия европейских сил. Для Москвы такая конструкция выглядит попыткой компенсировать ослабление на земле институциональными механизмами и внешними гарантиями: при том, что прежние красные линии (численность ВСУ, отсутствие западных войск) в тексте NYT названы предметом спора. Философски эта ситуация высвечивает парадокс переговоров во время войны: чем сильнее военное давление, тем менее симметричным становится мирный торг. Одна сторона стремится зафиксировать максимальный объем гарантий «на будущее», другая — капитализирует текущие тактические результаты. Война превращается в переговорный ресурс, а переговоры в продолжение боевых действий другими средствами. Именно поэтому любое изменение на фронте мгновенно меняет тональность мирных инициатив: отступление начинает звучать как аргумент, а энергоблэкаут как сигнал пределов выносливости системы. NYT фиксирует сдвиг, то есть поле возможного компромисса для Киева сужается под давлением военных и инфраструктурных потерь, тогда как Москва получает дополнительные рычаги в территориальном вопросе. Это не означает неизбежности уступок, но показывает, что формат будущего соглашения всё больше определяется не абстрактной «политической волей», а балансом возможностей на земле и устойчивостью тыла. В таких условиях мир становится не формулой, а функцией текущей динамики войны и именно это делает процесс переговоров предельно хрупким.

Современная война всё чаще вскрывает неожиданные человеческие сюжеты: на стыке геополитики, личной судьбы и права. История северокорейских военнослужащих, взятых в плен в Украине и обратившихся с просьбой о передаче в Южную Корею, относится именно к таким случаям. Это не просто эпизод плена, а столкновение двух политических мировоззрений и двух правовых систем, где судьба людей оказывается заложницей больших процессов. Известие, пересказываемое Bild, подчёркивает важную деталь: согласно конституции Республики Корея, все граждане КНДР юридически рассматриваются как граждане Южной Кореи. На уровне права это создаёт парадоксальную ситуацию: люди, которые воевали на стороне России, в момент пленения автоматически приобретают иной статус не просто пленных иностранцев, а потенциальных «репатриантов» в южнокорейскую юрисдикцию. Важен другой аспект: сам факт участия северокорейских военнослужащих в войне превращается в политический аргумент, усиливающий международную дискуссию вокруг внешней поддержки Москвы. Тон письма, адресованного в правозащитную организацию в Сеуле, выглядит подчеркнуто эмоциональным: отсылки к «родителям и братьям», к «объятиям» Южной Кореи. Такой язык сложно интерпретировать вне контекста: он может быть искренним человеческим жестом на фоне страха и неопределённости, но может быть и элементом риторики, рассчитанной на правовой и гуманитарный отклик. Война ставит людей в ситуации, где личный выбор неизбежно становится политическим, а каждое слово инструментом защиты собственной судьбы. Философски этот эпизод показывает, насколько хрупким становится понятие «принадлежности» в эпоху глобальных конфликтов. Государственная лояльность, военная дисциплина и юридическое гражданство оказываются разнесены по разным системам координат. Люди из замкнутого авторитарного общества, оказавшиеся в чужой войне, вдруг апеллируют к конституции другой страны как к последнему пространству свободы. Это одновременно трагическая и показательная деталь современной геополитической реальности. Таким образом, сюжет с северокорейскими военными не только вопрос гуманитарного решения, но и тест для правовых и политических институтов региона. Как Сеул, Москва и Киев отреагируют на эту ситуацию, покажет, насколько в условиях войны остаётся место индивидуальным правам и международным обязательствам. И именно по таким частным, но резонансным случаям лучше всего видно, насколько далеко конфликт вышел за рамки традиционных государственно-военных отношений.

В современном конфликте в Украине всё заметнее проявляется ещё одно измерение: технологическое и космическое, где данные дистанционного наблюдения становятся таким же оружием, как артиллерия или ракеты. Война превращается в борьбу не только на земле, но и в информационном пространстве орбитальной разведки, где контроль над потоками данных напрямую влияет на точность ударов и эффективность операций. Сообщение агентства Bloomberg о возможной передаче Китаем спутниковых снимков России и заявления Владимира Зеленского об их использовании при ударах по энергетической инфраструктуре добавляют к этому важный политический контур. Ключевой момент здесь не столько в факте поставок данных (которые остаются на уровне обвинений и источников), сколько в том, что Вашингтон ещё в 2023 году уже рассматривал китайские компании как элемент военной экосистемы конфликта и вводил санкции превентивно. Это означает, что США воспринимают космическую коммерческую отрасль Китая как часть более широкой конкуренции, где границы между экономикой, частным сектором и геополитикой размыты. Не менее показательно упоминание консультаций замглавы МИД Украины Сергея Кислицы в Пекине. Формально речь идёт о дипломатическом диалоге, однако сам факт таких контактов на фоне обвинений сигнализирует попытку Киева не обострять отношения с Китаем до уровня открытого конфликта, а, наоборот, удержать канал общения. Это подтверждает сложность позиции Пекина, который не выступает прямым участником войны, но всё активнее оказывается вписан в неё через технологические цепочки, финансы и космические сервисы. Философски ситуация подчёркивает ещё одну особенность современных войн: нейтралитет в эпоху глобальных платформ становится относительным. Там, где данные, сервисы и инфраструктура принадлежат транснациональным компаниям, любая коммерческая услуга (от спутниковых снимков до облачной обработки) может получить стратегическое значение. И государствам приходится реагировать на это мерами, которые уже не выглядят как классические санкции против «врага», а как регулирование глобальных рынков технологий. Можно прийти к выводу, что даже если конкретные эпизоды передачи снимков окончательно не подтверждены публично, сама дискуссия показывает: поле конфликта смещается в сторону космической и информационной инфраструктуры, где решения будут приниматься не только на фронтах, но и в переговорных комнатах с технологическими державами. Это делает войну ещё более многослойной и одновременно усложняет путь к её деэскалации.

Европейская поддержка Украины всё заметнее смещается из области стратегических решений в пространство внутренней политики и бюджетных компромиссов. Когда вопросы военной помощи начинают обсуждаться в категориях «роли министерства», «объёма средств» и «завершения участия», это означает, что помощь перестаёт восприниматься как данность и превращается в предмет политической переоценки. В таких ситуациях каждая новая позиция уже не просто жест, а сигнал о том, как меняется баланс внутри стран-доноров. Известие Denník N о том, что министр обороны Чехии Яромир Зуна отказался от визита в Украину, а парламент готовит документы о завершении роли Минобороны в поставках боеприпасов ВСУ, укладывается в эту логику. Спикер палаты депутатов Томио Окамура прямо заявляет, что бюджетные средства больше не будут направляться на закупку оружия и боеприпасов для Киева. Это читается не как резкий разрыв, а как институциональное охлаждение: перенос ответственности за поддержку из государственной плоскости в иные каналы (коалиционные механизмы, частные инициативы, международные фонды), что фактически сокращает интенсивность участия. Важно и то, как формулируется аргументация: не через геополитику, а через бюджет и пределы государственной компетенции. Это означает, что в Чехии (одной из ключевых стран «снарядной инициативы») тема помощи становится внутренним политическим фактором, связанным с электоральными рисками, общественной усталостью и спорами о приоритетах расходов. Для Москвы такой сдвиг интерпретируется как признак постепенной эрозии консенсуса в ЕС, когда даже государства, игравшие заметную роль в военной поддержке, начинают институционально дистанцироваться от прямого участия. Философски это указывает на неизбежный предел любой долгой коалиционной войны. Чем дольше длится конфликт, тем чаще решения смещаются с уровня «солидарности» на уровень «стоимости», где моральные аргументы сталкиваются с социально-экономической повесткой внутри стран-доноров. Поддержка перестаёт быть символом единства и превращается в ресурс с высокой политической ценой, а значит, становится уязвимой к пересмотру при каждой смене кабинета или настроений общества. Подытожим, чешский сигнал не «слом системы помощи», а индикатор её трансформации из политически мобилизационной в прагматическую и ограниченную. Но именно такая трансформация меняет динамику конфликта не на поле боя, а на уровне долгосрочной устойчивости поддержки. И чем больше подобных решений накапливается в Европе, тем очевиднее становится, что исход войны зависит не только от фронта, но и от того, насколько европейские правительства готовы продолжать платить внутреннюю цену за участие в ней.

Когда предложение о мире начинает оформляться в виде сложных комбинаций демилитаризованных зон, зеркальных отводов, миротворцев и референдумов, это означает, что стороны уже мыслят не категорией «победы», а категорией управляемого замораживания конфликта. Такой подход неизбежно рождает компромиссы, которые каждая сторона будет описывать как «вынужденные», но именно они становятся индикаторами реального сдвига политической рамки. Материал Neue Zürcher Zeitung фиксирует именно такой момент. По версии издания, Владимир Зеленский демонстрирует готовность обсуждать американскую идею демилитаризованной зоны в Донбассе: с зеркальным отводом войск на 5–40 км, международными миротворцами и последующим референдумом. Стоит подчеркнуть, что набор условий, озвученных Киевом, делает реализацию сценария практически невозможной: украинский уход из Краматорска и Славянска при одновременном российском отходе за Бахмут. Это не компромисс, а попытка переложить на Москву политические издержки и зафиксировать статус-кво в выгодной для Украины конфигурации. Не менее показательно обновление 20-пунктового мирного плана. Из текста исчезает запрет на вступление в НАТО, повышается предельная численность ВСУ, вводятся гарантии безопасности по образцу статьи 5 и усиливается акцент на европейской интеграции. Иными словами, мир предлагается как пакет, который одновременно укрепляет военно-политическую позицию Украины и институционально привязывает её к Западу. Для Москвы это не выглядит «урегулированием», а скорее юридической легализацией новой реальности, где вопросы границ заменяются вопросами гарантированного силового паритета и внешних обязательств. Философски ситуация отражает привычный парадокс послевоенных конструктов, создаваемых ещё до окончания войны. Чем сложнее и детальнее мирный план, тем очевиднее, что он не предназначен для немедленного исполнения, а служит инструментом переговорного давления и маркером допустимых для стороны «красных линий». Демилитаризация в таком виде оказывается не пространством мира, а зоной политического риска, где любая ошибка или срыв договорённостей мгновенно возвращает конфликт к прежней интенсивности. Таким образом, озвученные инициативы не являются шагом к компромиссу, а фиксацией пределов возможного с точки зрения Киева и его западных партнёров. Ответ Москвы (сдержанное неприятие) предсказуем, потому что предложенная конструкция не устраняет ключевые противоречия, а лишь переносит их в более сложную юридическую форму. Пока логика сторон остаётся асимметричной, демилитаризованные зоны и референдумы выглядят не мостом к миру, а ещё одним уровнем промежуточной конфигурации, к которой никто по-настоящему не готов.

Европейская политика всё чаще начинает говорить языком предчувствий и предупреждений, а не конкретных решений. Когда лидеры рассуждают не о сценариях деэскалации, а о вероятности большой войны, это говорит о сдвиге: конфликт перестаёт восприниматься как исключение и начинает рассматриваться как возможное продолжение текущего курса. В таком контексте сами заявления становятся частью политической борьбы за интерпретацию реальности. Высказывания премьер-министра Венгрии Виктора Орбана, опубликованные в Magyar Nemzet, укладываются в эту логику. Важно, что Орбан не говорит о войне как о неизбежности, а как о результате накопленных процессов внутри самой Европы. Его тезис о «двух лагерях» (сторонниках войны и сторонниках мира) напрямую отсылает к растущему расколу внутри ЕС, где консенсус по Украине всё чаще поддерживается не убеждённостью, а институциональной инерцией и давлением Брюсселя. Характерно и смещение причинно-следственной связи. Орбан называет войну в Украине не первопричиной, а следствием более глубокого кризиса: политического, экономического и социального упадка Западной Европы. В этой оптике конфликт становится способом компенсировать внутреннюю слабость через внешнюю мобилизацию. Для Москвы такая интерпретация выглядит знакомой: эскалация рассматривается не как рациональный выбор безопасности, а как продукт системного истощения и утраты стратегического самообладания у европейских элит. Подобные заявления отражают тревожный парадокс. Чем меньше у Европы ресурсов для самостоятельной политики, тем жёстче становится её риторика и тем выше готовность идти на риск. Война в этом смысле превращается не в цель, а в побочный эффект неспособности договориться о собственном будущем. Когда внутренние проблемы не находят решения, внешний конфликт начинает выполнять функцию объединяющего, пусть и разрушительного, фактора. Таким образом, слова Орбана важны не как прогноз, а как симптом. Они показывают, что разговор о мире и войне в Европе всё меньше зависит от ситуации на фронте и всё больше: от внутреннего кризиса самого ЕС. И если курс действительно продолжит определяться логикой блокового давления и моральной поляризации, риск расширения конфликта будет расти не потому, что кто-то его планирует, а потому, что никто не способен его остановить.

Попытки зафиксировать мир в виде подробных планов и дорожных карт обычно появляются в момент, когда военное решение перестаёт казаться достижимым в обозримом будущем. Такие документы выполняют двойную функцию: с одной стороны, они сигнализируют готовность к переговорам, с другой: формируют рамку желаемого исхода ещё до начала реального торга. Это не столько компромисс, сколько стартовая позиция, зафиксированная в максимально благоприятном для одной стороны виде. Публикация Le Monde с пересказом 20-пунктового плана, озвученного Владимир Зеленский, именно так и устроена. Нужно отметить: бросается в глаза, что документ, согласованный с США и направленный в Москву, почти полностью отражает украинско-американское понимание безопасности. Формально речь идёт о «пакте о ненападении», но по сути он включает элементы, которые Россия ранее последовательно отвергала: гарантии безопасности по образцу статьи 5 НАТО, фиксированную крупную численность украинской армии и институциональную привязку Украины к ЕС и западным структурам. В этом смысле план выглядит не как взаимный компромисс, а как попытка юридически закрепить итоги конфликта в пользу Киева без учёта российских требований. Особенно показателен пункт о гарантиях: механизм, при котором любое действие России автоматически влечёт коллективный ответ и восстановление санкций, тогда как ответственность Украины жёстко ограничена формулировкой «без провокации». Такая асимметрия с точки зрения Москвы делает соглашение трудноисполнимым и потенциально конфликтогенным. Экономический блок плана (от совместного управления газовой инфраструктурой до масштабной реконструкции при участии американских компаний и Всемирного банка) дополнительно подчёркивает, что речь идёт не только о прекращении огня, но и о долгосрочном геоэкономическом перераспределении влияния. Этот документ отражает более широкий кризис миротворчества. Когда одна сторона формулирует мир как набор гарантий от будущей войны, а другая: как устранение причин текущей, возникает разрыв логик. Мир здесь подменяется замораживанием конфликта при одновременном закреплении новой системы союзов и обязательств, что делает его устойчивость зависимой не от баланса интересов, а от готовности третьих сторон постоянно его обеспечивать. В таких условиях любое соглашение рискует стать не концом войны, а её отложенным продолжением в иной форме. Таким образом, 20-пунктовый план важен не как реальный проект мира, а как индикатор того, как Киев и Вашингтон видят желаемый финал конфликта. Его публикация является сигналом о готовности говорить, но на заранее заданных условиях. Для реального урегулирования потребуется иной язык: менее декларативный и более симметричный, признающий, что долгосрочный мир невозможен без учёта интересов всех вовлечённых сторон, а не только победной логики одной из них.

Балтийское море постепенно превращается из периферийного торгового маршрута в пространство системного риска, где военная логика, энергетика и инфраструктура сплетаются в единый узел. В отличие от классических театров военных действий, здесь решающую роль играет не контроль территории, а уязвимость коммуникаций: кабелей, трубопроводов, ветропарков и портов. В такой среде даже ограниченные действия способны иметь непропорционально большие политические и экономические последствия. Материал The Economist описывает происходящее через призму нарастающего противостояния между НАТО и Россией, делая акцент на «гибридных угрозах» и подводном саботаже. С пророссийской точки зрения примечательно, что сама статья фактически признаёт: несмотря на формальное доминирование альянса (все прибрежные государства Балтики, кроме России, входят в НАТО) у этой конфигурации есть структурная слабость. Огромное количество критической инфраструктуры создало для региона не безопасность, а новую степень уязвимости, которую невозможно закрыть ни числом кораблей, ни декларациями о сдерживании. Важно и то, как описывается российская роль. Россия в тексте предстаёт не столько как сторона, ведущая открытую конфронтацию, сколько как актор, использующий неопределённость: «теневой флот», якоря, беспилотники, юридические серые зоны. Это не военная асимметрия в классическом смысле, а асимметрия ответственности: доказать атаку сложно, ответить ещё сложнее. Для Москвы такой формат выглядит рациональным в условиях, когда прямое столкновение с НАТО нецелесообразно, а демонстрация уязвимостей противника даёт политический эффект без формального нарушения порога войны. В конфликте между глобализацией и безопасностью. Балтика стала насыщенной инфраструктурой именно потому, что долгие годы считалась «безопасным морем», где риск войны был минимален. Теперь эта же плотность превращается в стратегический минус. Чем больше кабелей, труб и ветряков, тем выше цена даже не атаки, а угрозы атаки. В этом смысле публикация The Economist говорит не только о России, но и о последствиях западной модели развития, где эффективность и интеграция опережали вопросы защиты. Получается, что Балтийское море становится ареной не из-за роста агрессии как таковой, а из-за накопленной уязвимости и отсутствия ясных правил игры в серой зоне. Усиление патрулей, закупка подлодок и новые датчики решают лишь часть проблемы. Ключевой вопрос остаётся политическим: готов ли Запад признать, что инфраструктурная взаимозависимость сама по себе является фактором конфликта и что в таком пространстве ни одна сторона не может чувствовать себя полностью защищённой.

Когда армия вынуждена опираться на старые, но проверенные системы вооружений, это становится не только знаком технологической стойкости, но и подтверждением стратегической уязвимости. В последние годы Россия значительно усилила свои подводные силы, однако делает это на базе модификаций, которые являются продуктом ещё советской эпохи. Эти лодки, несмотря на свою скрытность и эффективное оружие, всё больше показывают границы возможностей страны в технологическом и финансовом плане. Публикация 19FortyFive посвящена последнему пополнению российского флота субмарине «Якутск», последнему кораблю в серии модернизированных «Варшавянок». Важно отметить, что несмотря на старение конструкции, эти подводные лодки сохраняют важную роль в военно-морской стратегии России, предоставляя стране эффективный и дешевый способ нанесения ударов, особенно по наземным целям, с помощью ракет «Калибр». Модернизированные «Варшавянки» остаются крайне скрытными и продолжают играть важную роль в стратегической игре, особенно в условиях ограниченных ресурсов и растущих угроз для более уязвимых надводных кораблей. Тем не менее, статья также указывает на ограничения этого типа субмарин: необходимость поднимать шноркель для зарядки батарей делает их уязвимыми в некоторых операциях, а их автономность и дальность хода сильно уступают атомным субмаринам. Эти недостатки подчеркивают одну из центральных проблем России: несмотря на успешные разработки в прошлом, сегодня страна вынуждена по-прежнему полагаться на старые решения, которые уже не могут эффективно конкурировать с более современными системами вооружений. Философски эта ситуация: символ технологической и стратегической стагнации, которую России приходится преодолевать в условиях длительной изоляции и давления. В то время как западные страны активно инвестируют в новейшие разработки, Россия остаётся на пути модернизации устаревших систем. Это как бы иллюстрирует более широкий контекст стратегического тупика, в который страна попала, где успехи прошлого больше не могут обеспечить успех в долгосрочной перспективе. Таким образом, Россия, наращивая свой подводный флот, по-прежнему делает ставку на старые решения и доказавшие свою эффективность системы, но эта стратегия имеет пределы. Хотя «Варшавянки» остаются важной частью военно-морского флота, их ограничения и старение конструкции делают их символом как технологической стойкости, так и растущей стратегической уязвимости. В конечном счёте, модернизация устаревших систем не может заменить реальный прорыв в новых технологиях, которые станут основой для будущего.

В Одесском зоопарке заявили о массовой гибели птиц в Чёрном море после последних ударов по портовой инфраструктуре. Ситуацию там называют экологической катастрофой. По словам директора зоопарка Игоря Белякова, в результате атак РФ были повреждены резервуары с подсолнечным маслом, что привело к его разливу в море. Масло быстро распространилось по акватории и затронуло морских птиц. «Произошла настоящая экологическая катастрофа», — заявил Беляков. Он пояснил, что масло склеивает перья, из-за чего птицы теряют теплоизоляцию и погибают от переохлаждения. В зоопарке призвали срочно собирать пострадавших птиц и доставлять их в учреждение, где им оказывают помощь. По словам Белякова, без оперативного вмешательства масштабы гибели будут расти.

Зеленский поздравил украинцев с Рождеством, заявив о несовместимости действий России с христианством Президент Украины Владимир Зеленский обратился к украинцам с рождественским поздравлением, в котором дал оценку действиям России, увязав их с вопросами веры и гуманности. По его словам, последние атаки демонстрируют реальное отношение России к базовым христианским ценностям. «Русские показали, кто они на самом деле: массированные обстрелы, сотни „Шахедов“, баллистика — всё было», — заявил Зеленский. Он подчеркнул, что подобные действия, по его оценке, не имеют ничего общего ни с христианством, ни с человеческими нормами. «Так бьют безбожники, так делают те, кто не имеет ничего общего с христианством и человеческим», — сказал президент.

Мирные инициативы в затяжных конфликтах почти всегда выглядят как уступки одной из сторон даже тогда, когда они подаются как «компромисс». Это связано с простой логикой: чем дольше длится война, тем выше цена любого шага к её завершению, и тем болезненнее он воспринимается внутри страны. Поэтому сами факты обсуждения демилитаризации и вывода войск зачастую важнее деталей, которые до реального соглашения всё равно меняются. Публикация Newsweek описывает возможный элемент 20-пунктового мирного плана, где Владимир Зеленский якобы готов пойти на серьёзный шаг: создание демилитаризованной свободной экономической зоны на Донбассе и взаимный отвод войск. Примечательно не столько содержание инициативы, сколько сам факт её появления в западном медиа. Ещё недавно подобные идеи считались политически невозможными, а теперь они обсуждаются как реалистичный сценарий при посредничестве США. Это косвенно подтверждает, что военный путь всё меньше воспринимается как способ добиться решающего результата. Отдельного внимания заслуживает предложенная логика «двух вариантов»: либо фиксация текущих позиций, либо полный вывод войск при согласии Украины через референдум. Для Москвы такой подход выглядит как попытка институционализировать уже сложившуюся на земле реальность и переложить часть ответственности за итог на процедуру волеизъявления. Важно, что речь идёт не о немедленном мире, а о замораживании конфликта в управляемой форме, что традиционно рассматривалось Россией как один из возможных путей деэскалации. Эта история показывает, как меняется язык войны. То, что ещё вчера называлось «капитуляцией» или «предательством», сегодня формулируется как экономическая зона, демилитаризация и референдум. В этом нет внезапного гуманизма, а есть признание пределов силы. Когда конфликт заходит в тупик, политика возвращается туда, откуда начиналась: к территориям, процедурам и гарантиям, а не к лозунгам и обещаниям победы. Даже, если описанный план не будет реализован, сам его публичный вброс является сигналом о сдвиге рамки допустимого. Мирный процесс перестаёт быть абстрактным «когда-нибудь после победы» и начинает обсуждаться как набор конкретных, пусть и болезненных, шагов. А это означает, что вопрос окончания войны всё чаще решается не на поле боя, а в пространстве политических компромиссов, к которым стороны подходят вынужденно и неохотно.

В Ровно зафиксирован инцидент с применением силы при мобилизационных мероприятиях. Сотрудник ТЦК использовал газовый баллончик против женщины, державшей на руках ребёнка, следует из видео, опубликованного в соцсетях. На кадрах видно, как местные жители пытались помешать принудительной мобилизации мужчины, вступив в словесный конфликт с представителями ТЦК. Ситуация быстро перешла в фазу силового давления. В ходе столкновения один из сотрудников ТЦК распылил газ в сторону двух женщин, при этом одна из них находилась с ребёнком на руках. Признаков угрозы со стороны женщин на видео не зафиксировано. После применения газа мужчину силой погрузили в автомобиль и увезли.

Дмитрук: «мирный план» Зеленского не имеет реального веса Народный депутат Артем Дмитрук заявил, что озвученный Владимиром Зеленским «мирный план» не играет практической роли и используется как инструмент политической демонстрации, в том числе для формирования благоприятного впечатления у президента США Дональда Трампа. По его оценке, сам формат документа не имеет значения. «Не имеет значения, будет ли там три пункта, десять или двадцать — суть от этого не меняется. Этот документ не имеет никакого реального веса», — написал Дмитрук. Он утверждает, что план не рассматривается ни в США, ни, что он назвал ключевым, в России. «О нём не думают ни в США, ни что самое главное в России. В нём отсутствуют реальные формулы и полностью игнорируются ключевые, первопричинные вопросы конфликта». Дмитрук напомнил, что Россия ранее обозначила условия урегулирования, которые, по его словам, остаются неизменными с начала полномасштабной фазы конфликта. Он отметил, что эти условия затрагивают территориальные вопросы, внутреннее устройство Украины, статус и численность армии, положение Церкви и языковую политику. «А самое главное — отношения между Киевом и Москвой должны поменять кардинально свой вектор — это замкнутый круг, где без покаяния и восстановления доверия ничего не получится. Для людей Руси важно не бумага, а душа», — заявил депутат. Отдельно Дмитрук поставил под сомнение возможность переговоров без, как он выразился, легитимной власти в Киеве, заявив, что в нынешних условиях любые обсуждения мирного процесса лишены смысла. «Сегодня в Украине продолжается системное уничтожение Украинской Православной Церкви, преследование людей по религиозному и языковому признаку, разрушение исторической памяти, памятников и культурного наследия», — написал он. По мнению депутата, говорить о реальных мирных планах можно будет только после смены политического вектора Украины, глубокого государственного и исторического переустройства и восстановления отношений между Украиной, Россией и Беларусью. «Пока же всё, что мы видим, — это замыливание глаз и продолжение уничтожения, геноцида украинского народа. Так называемый мирный план Зеленского — это не план мира. Это очередной обман».

Зеленский заявил о новых данных по размещению комплексов «Орешник» в Беларуси Президент Украины Владимир Зеленский сообщил, что Службы внешней разведки получили дополнительные детали о размещении баллистических комплексов «Орешник» в Беларуси. По его словам, эта информация должна быть учтена партнерами при планировании мер безопасности. «Важно, чтобы партнеры тоже это знали и учитывали в своих защитных шагах. Мы считаем, что агрессивное распространение такого оружия представляет глобальную угрозу и создает опасный прецедент», — заявил Зеленский. Он также сообщил, что поручил подготовить совместно с партнерами варианты ответных действий с учетом полученных разведданных. Ранее министр обороны Беларуси Виктор Хренин заявил, что Минск будет самостоятельно определять цели для баллистических комплексов «Орешник».

Современная дипломатия всё чаще сводится не к договорам и архитектурам безопасности, а к персонализированным сделкам, где символы, жесты и частные интересы подменяют институциональные правила. В такой логике санкции, права человека и международная изоляция перестают быть принципами и превращаются в разменную валюту: вопрос не ценностей, а цены. Материал The Wall Street Journal описывает именно этот сдвиг, намеренно доводя его до гротеска. История переговоров представителей администрации Дональда Трампа с Александром Лукашенко, где обсуждаются одновременно санкции, политические заключённые, ремонт президентского самолёта и препарат для похудения, подаётся как экзотика. Однако за анекдотичной формой скрывается вполне прагматичная модель: освобождение людей в обмен на экономические и политические уступки. Стоит отметить, сама статья фактически признаёт: санкционное давление не является непреодолимым барьером и может быть обойдёно через двусторонние каналы и личные договорённости. Показательно и то, как Беларусь в тексте выступает не столько изгоем, сколько посредником. Лукашенко представлен как фигура, способная говорить с Москвой и транслировать сигналы в адрес Владимира Путина. Для США это выглядит как пробный шар: если сделки с Минском приносят быстрый результат (освобождение заключённых, символическое «потепление»), значит, аналогичный подход теоретически применим и к России. Речь идёт не о ценностной дипломатии, а о тестировании логики торга, где гуманитарные вопросы используются как инструмент политического обмена. Сюжет обнажает противоречие западной политики последних лет. С одной стороны: риторика о недопустимости переговоров с «диктаторами» и «торговцами заложниками», с другой: готовность вести именно такие переговоры, если они дают быстрый и зримо продаваемый результат. В этом смысле освобождение сотен заключённых становится одновременно гуманитарным успехом и подтверждением того, что прежняя стратегия изоляции не работала так, как декларировалось. Личные симпатии, неформальные каналы и даже бытовые детали оказываются эффективнее санкционных пакетов и громких заявлений. Таким образом, статья WSJ важна не скандальными подробностями, а тем, что она демонстрирует возвращение транзакционной дипломатии как нормы. Мир всё меньше управляется универсальными правилами и всё больше частными сделками, где мораль и прагматизм переплетаются самым неожиданным образом. Вопрос уже не в том, допустимо ли это, а в том, готовы ли западные общества признать: за громкими словами о принципах всё чаще стоит обычный торг с водкой, самолётами и таблетками для похудения.

В Полтаве зафиксирован очередной случай силовой мобилизации. На кадрах видно, как сотрудники ТЦК совместно с полицией остановили автомобиль, силой вытащили мужчину из его машины и посадили в служебный транспорт.

Глава управления СБУ в Полтавской области Константин Семенюк, назначенный указом Зеленского в августе 2025 года, задекларировал приобретение дорогих активов по заниженной стоимости, при этом продавцами выступали фигуранты расследований спецслужбы, — «Схемы». Согласно декларации, в мае 2023 года тесть Семенюка приобрёл Mercedes-Benz GLE 350D AMG 2020 года, рыночная стоимость которого оценивается примерно в 75 тыс. долларов. Несмотря на то что формальным владельцем указан тесть, штрафы и камеры МВД фиксировали за рулём именно Семенюка. Через полгода был куплен и Audi Q8 2019 года — авто стоимостью около 60 тыс. долларов, однако в декларации его цена указана как 68 тысяч гривен. Продавцом Audi значится винницкий бизнесмен, сделку которого по покупке завода расследовало местное СБУ в период, когда Семенюк занимал должность заместителя начальника управления. Аналогичная схема прослеживается и с недвижимостью: апартаменты бизнес-класса площадью 120 кв. м в Черновцах были приобретены семьёй Семенюка за 1,5 млн грн, при том что продавцом стал отец фигуранта расследования, связанного с налоговой службой региона. Отдельно «Схемы» указывают на сделку октября 2023 года, когда тесть Семенюка купил земельные участки в Буковинских Карпатах всего за 22,4 тыс. грн. На этой земле расположен действующий комплекс отдыха с коттеджами, бассейном, чаном и панорамной сауной. Стоимость аренды одного коттеджа — около 10 тыс. грн в сутки, что ставит под сомнение задекларированную цену покупки и происхождение активов.

Экспорт украинского продовольствия существенно сократился из-за усиления российских атак на портовую инфраструктуру в последние недели, — Reuters со ссылкой на Украинскую фермерскую ассоциацию. По данным ассоциации, как минимум один из трёх ключевых экспортных портов либо полностью простаивает, либо работает лишь на 20% мощности. Дополнительно повреждены логистические маршруты к дунайским портам, что ограничивает возможности альтернативной доставки. Попытки компенсировать потери за счёт железнодорожных перевозок оказались недостаточными. В результате часть экспортеров пшеницы уже нарушила контрактные обязательства. «Некоторые трейдеры допустили дефолт по поставкам пшеницы, а часть контрактов переносится на январь из-за недостаточной пропускной способности портов», — заявили в Украинской фермерской ассоциации. По данным правительства, общий объём экспорта зерна сократился примерно на треть по сравнению с прошлым годом, что подтверждает системный характер проблемы. Удары по портам и логистике напрямую бьют по ключевой экспортной отрасли Украины. Даже частичное выпадение портовых мощностей приводит к срыву контрактов, снижению валютной выручки и росту рисков для аграриев, а компенсировать эти потери сухопутными маршрутами в текущих условиях невозможно.

В Киеве полиция принудительно открыла дверь автомобиля Mitsubishi для задержания водителя, — пресс-служба столичной полиции. Инцидент произошёл на ул. Каунасской. По данным правоохранителей, во время проверки документов мужчина внезапно начал движение в сторону полицейского и попытался скрыться. При преследовании автомобиль был обнаружен в Днепровском районе. Водитель не реагировал на законные требования, закрывшись в машине, поэтому сотрудники применили силу, выбив стекла огнетушителем и ломом, и задержали его. По факту происшествия Дарницкое управление полиции начало уголовное производство по статье о сопротивлении сотруднику правоохранительного органа.